Николай Задорнов - Золотая лихорадка

– Какой молодчина молодой Кузнецов! – говорил Петр Кузьмич. – А ведь отцы были нечесаны, в лаптях. А сына можно ввести в любую гостиную. Отец – идеалист, хочет все взять на себя, что было и чего не было.

Петр Кузьмич впервые стал объяснять суть дела, как оно ему представлялось.

– Они вели разведку от Бердышова, но не могли преградить путь на целую огромную реку старателям. Туда хлынуло крестьянство… Им предстояло ехать в город и все объявить и тогда стать врагами своих же братьев и всяческих свояков. А Бердышова в это время не было, он скитался по Парижу, а потом, кажется, дочь свою, полугольдку, помещал в Петербурге в частную гимназию. А они тут воспользовались древним обычаем старателей и организовали правление, выбрали свою власть, чтобы на прииски не попадали преступники… Их надо было бы поощрять, они в любом государстве были бы великими людьми и о них писали бы в газетах! Можно подозревать их в чем-либо согласно формальным законам, но тогда надо заключать под арест десятки людей и ослаблять многие семьи. Ведь на прииски шли самые здоровые и сильные…

– Нет, об этом и речи быть не может! – сказал Складовский. – Но была ли политическая агитация?

– Нет, не было.

– Вы уверены?

– Я совершенно уверен.

– Нигде не могут найти доносчика. Пропал без вести. Может, с ним расправились?

– Кто же мог знать о доносе?

– Не понимаю, как все это получилось… Да, если бы не эти разговоры про социализм!.. Тогда все ушли бы мирно! – отвечал Складовский.

– Я полагаю, что можно бы не наказывать, если не было тут политики и если прииск возьмет Бердышов, но надо найти законные основания, чтобы не привлекать их. Я полагаю, они совершенно не виноваты с одной стороны, но с другой стороны, юридически, совершенно виновны, и тут без законов не обойдешься! Тем более что случаи с выборной властью были, и мы даже не арестовывали никого, и это уже прецедент. Почти закон! Наш!

– Да, если бы не эти разговоры про социализм! – повторил Складовский.

– Планы мне привезли на бересте! Позор, да и только! – восклицал Иван Карпыч. – А где, где моя бумага? Что же это ты, Василий Егорыч? Я столько бумаги вам давал… И все инструменты!

– Да я же говорю вам, что лодка перевернулась! Как сами остались живы!

– А на Еловом ключе были глубокие шурфы? – спрашивал Иван.

– Десяток пробили. Я нашел китайцев, у них контракт закончился в Де-Кастри на казенные работы. А русские не соглашались глубокие шурфы бить… А теперь они разбежались, что я могу с ними сделать. Вы же сами распугали их.

У Ивана Карпыча в соседней комнате собрались гости. Китайчонок с косой пронес туда вино и закуску. Бердышов вошел, браня Василия.

– Вот дикари! – сказал он, обращаясь к Оломову. – Бумаги у них не было, человека в город не послали! Знакомьтесь, мой управляющий!

– Мы уже знакомы! – сказал Оломов, чуть заметно приподымаясь, и подал тяжелую руку Кузнецову.

– Мы давно знакомы! – сказал Барсуков. Телятеву дернуло щеку, словно ему задели больной зуб. Что тут ложь и что правда, он не мог понять. Запутывали все или распутывали очень ловко, пока трудно сказать. Он стоял в стороне, у шкафа, и ему страшно было шагнуть или протянуть руку. Он боялся, ему хотелось спрятаться.

«А Васька с характером!» – подумал Иван. Ясно, что уральцы считали Телятева виновником гибели Ильи.

Василий повторил, что отец просил его сказать, что он был президентом на прииске, что он один во всем виноват, просит не судить молодых и безграмотных, что он явится в город, как только окрепнет его здоровье, и готов держать ответ. Молодой Кузнецов радостно почувствовал, что никто ничем этим не интересуется и сейчас до его отца никому дела нет.

На Ивана обрушились сразу две заботы. У него появился новый прииск, быстрей, чем он предполагал. Погиб Илья. Оба эти происшествия сильно заботили Ивана. Он чувствовал, что еще миллион сам шел в карман… А она говорила: «Если бы ты был беден…» Все делалось наоборот… Казалось бы, и миллиона не жалко… Иван сам себя чувствовал запутанным в свои же дела, как в силки. Всегда он был хозяином дела, он гнал его, а теперь получалось все наоборот, дело гнало его.

– Река порожистая, – сказал Василий, – таких больше нет.

– Где у вас лодка перевернулась? – спросил Оломов.

– На втором пороге, как раз против Сухого Дола, – ответил Василий. Он не врал. Одна лодка там в самом деле перевернулась.

Оломов далеко в глубь этого дела не хотел забираться. Бердышов никакой политикой не интересуется, его имя покрывает все грехи и недоразумения, которые неизбежны.