Василий Ажаев - Вагон

Стащить что-нибудь было не так-то легко — вещи у каждого лежали в головах. Однако шамать хотелось и частенько вовремя спохватившийся хозяин тянул банку консервов или кусок колбасы к себе, вор — к себе. Петров прибегал на скандал и уже не упрашивал, а рычал:

— Отдай, сука, а то выну перо!

В Петрове при всем том удивляли детскость и невежественность дикаря. Воровской быт останавливает людей в развитии. Они замыкаются в своей среде, где изощряются только инстинкты непосредственной борьбы за существование. Петров — пожилой уже человек — напоминал малого ребенка наивностью, острым интересом ко всему новому, непривычному. Ограниченность быта кодлы, естественно, должна обострять интерес ко всему, что лежало за ее пределами, пока не наступает обязательная очередь тюрьмы.

Я замечал, Петров, как дикарь, не сводил глаз с Петра Ващенко, поющего песни; он знал другие — блатные и похабные. Песни Петра были совсем иные. Читая стихи Лермонтова, Блока или Маяковского, я ловил потрясенный взгляд Петрова. Это было первобытное удивление: как это парень наизусть читает складно такие красивые слова? Откуда он их берет?

Всех возмутил, а меня растрогал забавный случай: пахан буквально влюбился в шубу инженера Ланина — одного из бедолаг нашего вагона несчастий.

Инженера Ланина арестовали, видимо, на службе или в состоянии крайней растерянности. Иначе он подумал бы о том, что шуба на хорьковом меху, с бобровым воротником и к тому же боярская бобровая шапка вряд ли подходят тюрьме. Мех с хвостиками буквально потряс главаря наших урок. Он садился рядом с лежащим на нарах Ланиным, отворачивал полу шубы и с нежным изумлением начинал играть хорьковым хвостиком, гладить мех. По синим глазам жулика, по всему его присмиревшему виду можно было понять, как он мечтает о такой шубе.

И случилось удивительное: пахан получил шубу и шапку. Петров однажды сказал, нет, не сказал — вздохнул:

— Мне бы такую! Я бы…

И Ланин, которому не только шуба, но вся жизнь была не мила, равнодушно предложил:

— Возьмите, ради бога. Но дайте что-нибудь взамен.

Вне себя от счастья, пахан сорвал с себя бушлат, телогрейку, шапку, надевал шубу и шапку, бормотал:

— Уж я тебе отплачу! Век свободы не видать, при всех говорю. Я тебе продуктами отплачу, вот увидишь.

Ланин, переодевшись в чиненое-перечиненое обмундирование, махнул рукой и опять улегся на свое место. А Петров, странно потешный в громоздкой шубе и островерхой шапке, похожий на карикатурного царя из сказки об Иванушке, упоенно разглядывал неожиданное приобретение.

Однако счастье его длилось всего две-три минуты. Володя, старик Мякишев и еще кто-то, не сговариваясь, заступились за владельца шубы. Они так решительно подскочили к Петрову, что ни он сам, ни его подручные не сопротивлялись.

Шуба и лагерное рванье вернулись на исходные места, причем если Петров не сказал ни слова, то Ланин досадовал:

— Черт с ней, с шубой. Охота вам!

Видела бы ты лицо Петрова, его синие глаза, изумленные и горькие глаза ребенка, лишившегося дивной игрушки. Из потешного сказочного царя он опять превратился в жалкого, тощего жульмана. С натугой забрался на верхнюю нару и немедленно излил обиду и горе грустной песней, затянутой хрипловатым бесцветным голосом и подхваченной сразу же крикливыми голосами подручных.

— Что ты кричишь так, а? Что кричишь? Обалдел совсем?

Это вскакивает с нар и громко ударяется башкой о верхние нары Гамузов. Потирая затылок, вне себя от злости, выговаривает:

— Ужасный крик поднимаешь ! Люди хотят спать. Всем тяжело, понимаешь? И все терпят, сдерживаются. И ты сдерживайся, понимаешь.

Я не сразу соображаю, что Гамузов обращается ко мне.

— Молчи, не трогай его, пусть спит, — тихо говорит Володя. Он сам не спит, я знаю. Он все думает и думает о семье, оставшейся без кормильца. Володя теснее прижимается ко мне, обнимает и говорит: — Ему снится свобода, поэтому он и кричит.

— Нам всем только снится свобода! — тенором затягивает на весь вагон Петров.

— Перестаньте вы , черт возьми! — возмущается кто-то в темноте.

Чтобы не потревожить Володю, так и лежу с мокрым лицом, не шевелюсь. Пусть думает, что я не проснулся. Да, Володя угадал: мне снилась свобода.

…Со Сретенки я свернул в свой Сухаревский переулок и сразу увидел наш старый, с облупившейся штукатуркой, давно не крашенный дом. Кто-то бежит мне навстречу. Мама! Волосы ее треплет ветер. И я ускоряю шаг, почти лечу. Чувствую, меня преследуют какие-то люди. Их военную форму я угадываю под штатским пальто. У них, наверное, ордер на мой арест. Надо успеть встретиться с мамой, надо успеть! Преследователи меня нагоняют. За ними — я вижу, не оглядываясь — мчится машина. Митя, убегай, сейчас тебя посадят в «черный ворон»!