Филиппа Грегори - Другая Болейн

Уильям повел меня к нашей кровати, задернул занавески, раздел, уложил. Обнял меня крепко, держал молча в своих объятьях, и я всю ночь прижималась к нему, пытаясь согреться.

Анна предстала перед судом пэров в Королевском зале лондонского Тауэра. Они побоялись везти ее через весь город в Вестминстер. Мрачное настроение горожан в день коронации теперь сменилось жалостью, народ теперь был на стороне Анны. План Кромвеля не удался — слишком уж много он всего напридумал. Кто поверит, что женщина может быть такой ужасной? Соблазнять мужчин во время беременности, как ее обвиняют в суде? Просто невозможно себе представить, что женщина станет заводить одного, двух, трех, четырех любовников под самым носом у мужа, если муж — король Англии. Даже те женщины, что в пору суда над Екатериной, завидев королевскую барку, кричали Анне — „шлюха“, убеждены — король опять решил разделаться с законной женой и взять себе другую фаворитку, помоложе.

Джейн Сеймур переселилась в город, в огромный дом сэра Франциска Брайана на Стрэнде. Все знали, что королевская барка причаливает к речной пристани каждый вечер и остается там за полночь, из сада слышна музыка. В этом доме что ни день, то маскарады, танцы и пиры, а королева заперта в Тауэре, и с ней пятеро джентльменов — четверых уже приговорили к смертной казни.

Генрих Перси, старая любовь Анны, заседал в суде вместе с остальными пэрами. Все они пировали у нее за столом, танцевали в ее комнатах, целовали ей руку. Как они себя чувствовали, когда она вошла в Королевский зал, села перед ними, золотая буква „Б“ у горла, французский чепец оставляет открытыми пряди черных волос, темное платье еще сильнее подчеркивает кремовый оттенок кожи. Она непрестанно молилась и плакала у маленького алтаря в часовне в Тауэре, но во время суда оставалась невозмутимо спокойной. Прекрасная, уверенная в себе, словно та юная особа, что только-только вернулась из Франции. Столько лет прошло с тех пор, как наша семья решила — теперь ее черед заполучить моего царственного возлюбленного.

Я бы могла пробраться в зал вместе с простолюдинами, сесть в задних рядах, но Уильям ужасно боялся, вдруг меня кто-нибудь узнает, да и у меня самой не было сил выносить всю эту ложь. Но я знала — мне не вынести и правды. Хозяйка дома, где мы остановились, пошла посмотреть на это величайшее в Лондоне зрелище. Вечером вернулась с полным списком тех, кого соблазнила королева, со всеми деталями — где, когда, как она их целовала, кому давала подарки, кто ночь за ночью старался превзойти один другого в ее спальне. Кое-какая правда в этих историях иногда проскальзывала, но чаще это был поток стремительной, дикой фантазии, который каждый, кто знаком с жизнью двора, мог легко опровергнуть. Но скандал всегда привлекателен, особенно скандал с похотливым душком, с грязью, с темными наветами. Простому народу нравятся подобные истории, экие страсти выделывает королева, что еще ожидать от шлюхи, которая обманом пробралась в постель короля. Была в этом правда, но не только об Анне, Георге и мне, все эти грязные детали немало говорили и о секретаре Кромвеле, простолюдине.

Не было никаких свидетелей, которые бы видели ее обхаживающей и улещающей мужчин, не было свидетелей, доказывающих, что она замышляла извести короля, напускала на него порчу. Суд утверждал, незаживающая рана на ноге и мужская неспособность короля — ее вина. Анна возражала, она невинна, пыталась объяснить пэрам, и без нее это знавшим, что раздавать подарки — обязанность королевы. Нет ничего странного, если танцуешь сначала с одним, а потом с другим. Конечно, ей посвящали стихи, естественно, любовные стихи. Король раньше никогда не жаловался на традицию куртуазной любви, царящую при всех европейских дворах.

В последний день суда граф Нортумберленд, Генрих Перси, ее первая любовь, не явился в зал заседаний. Прислал сказать, что болен. Тогда я поняла — пощады ей не будет. Лорды, ищущие благоволения Анны при дворе, готовые за ее милости продать собственных матерей на галеры, выносили вердикт, от самого младшего пэра до нашего дядюшки. Один за другим они провозглашали: „Виновна“. Когда дело дошло до дядюшки, он, давясь слезами, едва смог произнести: „Виновна“, никак не мог выдавить из себя решение суда — сжечь или обезглавить ведьму, как того король пожелает.

Хозяйка дома вытащила платок, промокнула глаза, сказала — какая тут справедливость, если королеву сожгут на костре за то, что танцевала с парой молоденьких кавалеров.