Райдо Витич - Противостояние

избивают женщин.

— Молчит она поэтому? Повредили что-то? — голос Дроздова подрагивал от

беспокойства.

— Думаю это нервное, Саша. Что-то ее очень сильно потрясло. Психика детская,

хрупкая, оказалась не готова.

— К чему именно?

— Сейчас мы это не узнаем. Наберись терпения.

Ян был спокоен, а Александр метался.

— Что же она «везучая» такая?

— Война. Что ты хотел?

— Вот ее и не хотел.

— Не ты один. Иди, не мельтеши. Сегодня за Леной присмотрю, а завтра у себя

будет, девушки присмотрят. Организм молодой, поправится быстро. Иди, иди, —

вытолкал мужчину прочь из избы.

Лена лежала за занавеской и смотрела перед собой. Ей не было дела ни до себя, ни

до разговора друзей. Она не могла избавиться от наваждения — Игоря,

расстреливающего людей. И никак не могла ни принять это, ни понять, ни выкинуть

из головы.

Глава 16

"Язык" жирный попался, во всех смыслах. Еле дотащили гада.

— Ну, боров, — перевел дух рядовой Голуба. — Это ж надо так отъесться сволоте.

Сержант хлопнул того по плечу: поднимайся.

— Сейчас тоже сообразим перекусон. Дома все ж.

— Дома, — затянулся трясущейся рукой рядовой Сумятин. — А могли не выйти.

Лейтенанта черти хороводят, не иначе. Какого было так глубоко в тыл немцев идти?

— Зато навар хорош. Знатную птицу взяли.

— Назарову это скажи.

— Ай, Вася.

Из штаба вышел лейтенант, оглядел свое воинство и улыбнулся:

— Дырочки под ордена готовьте.

— От це дило! — гордо расправил плечи Еременко и Голуба следом перестал фасад

избы подпирать, выпрямился.

— Федор, поесть сообрази, — попросил сержанта лейтенант. И попер по хляби из

грязи и снега в расположение части. Ребята за ним.

Фронт откатывался, вставал, двигался вперед, опять откатывался. Отступали,

наступали, опять отступали. А куда дальше? За Урал?

Санин давно не заморачивался. Немец, гад, силен, хитер, да только все равно хана

ему будет — в этом не сомневался. У ребят такой градус злости уже был, что было

ясно — предел. Дальше голыми руками врага душить и рвать будут.

Коля жевал овсянку, кутаясь в шинель и, смотрел на бойцов. Те слаженно ложками

работали, выхлебывая из котелков кашу и, будто обычные мальчишки, обычные

мужчины.

Вася Голуба — от станка к ружью.

Семен Ложкин — двадцать первого июня на выпускном был, а в сентябре уже на

фронте. Вместо института — война.

Ефим Сумятин — кому скажи — не поверят — учитель.

Сержант, Федор Грызов — бухгалтер.

Иван Смеляков — артист, трагические роли играл, а в первый же день войны на

фронт попросился и с июня одна у него роль — солдата и одна пьеса — война.

Тимофей Еременко — в августе демобилизоваться должен был. Девушка ждала,

пожениться собирались. По ночам он все ее фото рассматривает и словно

разговаривает с ней. А ведь убита — точно знает…

В землянку лейтенант Шульгин завалился:

— Привет, разведка! — гаркнул бодро, с сапог снег стряхивая. — Привет, Коля,

— руку подал.

Санин пожал, котелок ему свой подвинул:

— Жуй, горячее.

— Метет, блин, — согласился. — Холодно.

— Так ноябрь, чего ждали, товарищ лейтенант? — усмехнулся сержант. — Чаек вот

поспел. Будете? — снял с буржуйки закопченный чайник.

— А то, сержант!

Кипяток разлили по кружкам, гость сверточек из-за пазухи вытащил. Развернул

тряпицу, выказывая три кусочка рафинада, предложил щедро:

— Угощайтесь.

— Ой, Миша, — улыбнулся Коля.

— Богач, да, чего уж, — протянул Еременко, взял один кусочек.

— Порубите. В прикуску оно ох как вкусно.

— А то.

— Ты по делу или так? — спросил Шульгина Санин. Тот кусочек сахара в рот сунул,

кипятка хлебнул и кивнул:

— Так. Пригласить хочу. Вечером в блиндаже у Харченко собираемся. Представляешь:

у капитана и Светочки день рождения в один день. Ну, вот, решили отметить.

— Это какая Светочка.

— Ну, ты Коля, даешь, — даже восхитился Михаил. — Светочка, сестренка наша,

самая красивая девушка в бригаде!

— Это кудрявая, что ли?

— Да нет. Ну, ты чего? Кудрявая — Полинка и фамилия у нее под стать —

Кудрявцева. А эта Света Мятникова, ну, — показал нечто, чуть стесняясь. —

Формы у нее еще такие… блин!

Коля хмыкнул, затылок ладонью огладил, поглядывая на друга:

— Нравится, значит?

— А кому она не нравится? Тебе вон, бирюку, только, — скривился, рукой махнул

и за чай опять принялся, делая вид, что обижен.

— Не сердись, приду.