Райдо Витич - Противостояние

— Тьфу ж, ты, ешкин свет! — выругался вытаскивая оборванку. Марина на руки подхватила испуганного ребенка и улыбнулась ласково. Притихла малышка, немного и вовсе обняла за шею, засопела. Люсинец еле слезы сдержала — мало чужих детей убивали, так еще и своих губят. Ну, не сволочи? Детям-то за что ужасы эти? Они — то в чем виновны?

— Хлеба им дайте. Здесь с Тарасовым и Парамоновым остаешься, сержант Люсинец, — приказала Лена. — Сюда сводить будем детей, отсюда и выводить.

— Есть, — отрапортовали солдаты, а сами уже по карманам шарили, сухари доставали и малыши притихли — голодные взгляды стали, а не испуганные.

Дети они и есть дети — хоть немецкие, хоть африканские — не им канонады слышать, пулями играть да смерти видеть.

Лена поморщилась — жалко несмышленышей, и кивнула бойцам: двигаемся.

Горячо. Таких жарких боев давно не было. Пули как комариные тучи над болотом летали, просеивали людей — кому жить, кому умирать.

Солдаты медленно по улицам продвигались, принимая бой на каждом углу, у каждого дома. За ними Ленина группа — детей выводила, и тоже бои вела с засевшими в развалинах немцами. И ладно взрослыми, а то ведь дети! Гитлерюгенд, мать его! Десять — четырнадцать лет мальчишки.

На одно такое гнездо напоролись, думали снайпера сидят — двоих из группы уложили, одного ранили. Лена и Валера с двух сторон в развалины гранаты кинули — только тогда автоматы и миномет стихли. Рванули и расстреляли оставшихся, злые как черти. Смотрят, а там мальчишки совсем и нехорошо стало.

Лена скривилась, дух переводя и мысленно ругаясь на чем свет стоит.

— Кто б знал, что сопляки за оружие схватились, — перекосило Синявина.

— Абсурд, — оттер лицо от крови Маликов — задело осколком камня по брови. — Мы, значит, детей немчуры выводим, спасаем, а эти же дети по нам палят! Твари! Капец, — рухнул на колени перед убитым товарищем. — В Берлине за детей выродков погибнуть… Это как?! — заорал на капитана.

— У тебя приказ, правильный приказ. Потом рассуждать будем Валера, после войны.

— До хрена уже на после войны отложено, — процедил тот и поднялся с колен.

Лена слова не сказала, знала, что мужчина в отчаянье, от горя глупостей наговорил. На деле ничего подобного не думает. Не может думать. Дети для любого народа святое, и не в чем их безгрешных винить. А гибнуть… На то солдаты есть. Смерть вообще дело неприглядное, но уж если выбирать меж смертью солдата и ребенка — кто выберет второго, если не фашист?

Валера волосами тряхнул, плечо ей сжал:

— Извини.

— Ничего. Нам своих выводить сколько довелось? Совсем малость их осталось, так пусть хоть эти живут. Ни при чем они.

Дальше пошли, раненного с одним из своих к Люсинец отправив.

К вечеру двенадцать детишек из зоны боев только и вывели. И обратно, с танками 4-ой армии.

Двадцать четвертое апреля. Шел третий день боев за Берлин, огромную, но последнюю опору фашизма.

Двадцать седьмого был взят, наконец, Потсдам, войска постепенно приближались к центру. А Лена с группой продолжала выводить детей из руин в северных районах, работая на другом от Николая конце города.

Полк Санина пополнили двумя польскими батальонами. Бои переместились к имперскому театру. На Кенигс-плаце у министерства внутренних дел стояли серьезно укрепленные опорные пункты, сломить сопротивление которых было очень сложно.

Тридцатого апреля начался штурм рейхстага, а закончился только второго. Полк же Санина продолжал очищать улицы. В шесть утра второго сдался в плен генерал Вейдлинг, к трем часам дня бои, наконец, начали затихать — немцы начали сдаваться гарнизонами. Прошел слух, что Гитлер покончил собой, а в Ставку советских войск к Жукову пожаловал генерал Кребс с предложением о временном перемирии, и стало ясно, отчего фашисты прекращают сопротивление. Но только к утру третьего бойцам полка Санина удалось передохнуть, поесть и немного поспать.

На Севере продолжали сопротивление три крупные группировки — чуть южнее Потсдама, в Мекленбурге и Бранденбурге.

Четвертого группа Саниной вытаскивала детишек из Бранденбурга, но то тут то там нарывались на автоматчиков, отряды фрицев, что продолжали сопротивление.

Бойцы залегли в развалинах — носа не высунуть.

— Вот лупят, мать твою, — проворчал Тарасов. Марина что-то на другой стороне заметила.

— Ребята! — махнула.

Выглянули осторожно — а там по камням, прихрамывая, бродила девочка лет пяти в одном ботиночке, и ревела до икоты. Волосы грязные, пальтишко в пыли, зато в руках крепко к груди прижат медвежонок. Главное сокровище…