Дыхание замерло, когда он родной дом увидел, в подъезд зашел, провел ладонью по стене, умиляясь, что древняя надпись: "Валька — дура" осталась. Еще в тридцать девятом дело было, нацарапал какой-то ухажер, как это бывает у мальчишек, попутав «люблю» с «дура». Первое признание! А как Валя плакала… У Николая улыбка до ушей стала, рассмеялся и бегом вверх по лестнице — вот и родная дверь. Палец на кнопку положил, разрывая трелью тишину за преградой и замер в ожидании. И сердце оборвалось от радости, когда он услышал сердитое ворчание:
— Уши сейчас оборву! Совсем совесть потеряли?!
Двери распахнулись и Николай дрогнул — первое мгновение не узнал малышку — выросла, девушкой взрослой стала, серьезной, даже суровой. Взгляд жадно прошелся по ее лицу, фигуре и как толкнуло к ней, обнял крепко, закачал, впиваясь губами в теплую родную щеку:
— Валька-проказница! — прошептал.
Девушка отодвинулась, лицо его ладонями обняла, вглядываясь и, заплакала:
— Братик… Коленька!
Ни визга, ни писка — плачь, и только пальцы ее в китель все сильнее впиваются, теребят:
— Живой… Живой!! Коля!… Коленька!
Вот оно счастье, и слов не надо, так бы и стояли обнимаясь, век. А что сердце щемит и глаза щиплет от слез — ерунда.
— Дома! Милый мой, родной братик! Живой!
— Как видишь, Валюша. Ну, не плач, — убрал пальцем слезинку в ее щеки, — и улыбнулся, подмигнув. — В квартиру-то пустишь? Или на пороге так все скажешь и восвояси отправишь?
Валя фыркнула и вдруг засмеялась, а слезы в глазах так и стояли.
Позже девушка на кухне хлопотать принялась, а Николай по дому прошелся: повымело — даже скатерти на столе нет. На кухню прошел, к косяку дверей прислонился на сестренку глядя: худенькая, а была довольной пышной.
— Худо тебе было?
Валя взгляд вскинула, отвела. Тарелку с сухарями и нарезанным луком на стол поставила, кипятком залила и другой тарелкой накрыла:
— Пока тюрю могу предложить и чай.
Санину ничего больше говорить не нужно было, но по сердцу царапнуло, что он негодяй даже не думал, не понимал, что в тылу плохо живется. Баул свой распаковал, молча на стол тушенку союзническую, яблоки, хлеб, сахар комками в тряпице положил.
— Ох, ты! — восхитилась девушка, даже глаза заблестели. — С ума сойти! Да у нас пир!
— А то, — улыбнулся, скрывая жалось к сестре и свою невольную вину. — Вернулся, теперь все наладится.
— Можно? — яблоко взяла.
— Еще раз спросишь, ругаться начну, — сел за стол и жевать тюрю начал, снисходительно поглядывая на девушку. Та как хомячок рот набивала, словно лет десять яблок не ела.
— Картошки-то нет?
— Уу, знаешь, сколько она стоит?
— Значит, завтра купим. Деньги есть, — постановил. И вздохнул: придется откармливать сестренку, тоща вон, как узники Освенцима. — Теперь легче станет, — для себя одно решил: сестренка у него одна и если жить для кого, то для нее, чтобы все ужасы войны забыла, как сыр в масле каталась. Хватит, набедовалась. Теперь мужик в доме есть — прокормит.
— Угу, — засмеялась и по руке его погладила. На стол легла, разглядывая брата. — Коооляя.
— Чееее? — засмеялся и он, и по носу легонько щелкнул, как в детстве. — Будем жить. Через пять дней мне на место службы явиться…
— Опять?! — испугалась девушка.
— В Москве, Валя, — успокоил. — Уволили меня в запас. Накрылась армия.
— Ну и хорошо!
— Кому как, — доел угощенье, чая хлебнул — паршивый. — Веники, что ли заварила?
— Что есть, — смутилась.
— Ладно, завтра разберемся, — подмигнул, сигареты достал. Валя тут же из тумбочки достала пепельницу и с гордостью перед братом поставила. Мужчина засмеялся — его, мама еще приобрела для сына, устав ругаться на нехорошую привычку.
И как четко осознал — дома. Вот теперь точно не сон — явь.
— Я даже танки твои из дерева сохранила.
Коля затянулся, с насмешкой глянув на девочку:
— Лучше б их продала, а скатерть оставила.
Валя подумала, что он укоряет, голову опустила, давай пальцем по столу мозолить:
— Скатерть я на картошку еще в прошлом году обменяла.
Коля понял, что сморозил и, ладонью ее руку накрыл:
— И ладно. Другую купим.
— Угу. Лучше продуктами запастись.
— И запасемся. Денег хватит. Мне их на что тратить было? Ты поступать-то учиться думаешь? Самое время сейчас.
— Да что ты, — отмахнулась. — Учиться — карточку иждивенца получать, а это триста грамм хлеба, а так я рабочую получаю — пятьсот пятьдесят.
Коля нахмурился:
— В день?
Читать дальше