Райдо Витич - Послесловие

В восемь домой двинулся, понурый, в самом паршивом настроении. Видеть никого не хотелось, даже сестренку. Горечь, злость душу раздирала.

В квартиру зашел, а там "три девицы под окном" — за столом сидели. Заулыбались его увидев, кокетливо волосы поправили, Валя защебетала. А Коля только бутылку увидел. Взял, налил в пустую кружку до краев и выпил. Лица у гостей вытянулись, Валентина растерялась.

— Ты что, Коля?

Мужчина глянул на нее и на кухню ушел. Сел, закурил голову свесив: тошно. Когда же душа болеть перестанет?

— Коля, что случилось? — присела перед ним на колени сестренка, глазки испуганные.

— К гостям иди, — попросил. Сейчас даже ее видеть не мог, сорваться боялся.

— Коленька?

— Уйди!! — закричал. «Коленька», как Леночка называла, из себя вывело, полоснуло, как лезвием по венам, и вскрыло ярость, отчаянье, боль с которой никак сжиться не мог, сколько не топил в алкоголе, сколько не гнал, не отодвигал.

Валя испуганно отпрянула, юркнула в комнату. Немного и тихо, осторожно, чуть не на цыпочках ее подруги в коридорчик переместились. Дверь хлопнула.

"Ушли. И их испугал", — зажмурился.

В комнату прошел, стараясь на сестру не смотреть. Бутылку взял и остатки водки прямо из горла выпил. Хлопнул на стол и замер: ну, хоть в голове зашуми, хоть мгновение этой тяжести в груди сотри!

Не берет.

— Еще есть? — бросил не глядя.

— Нет, — глянула испуганно. Не за себя, за брата страшно — ушел нормальный, пришел черный весь, не в себе. — Коленька…

— Замолчи!!…

Валя со страха рот ладошкой прикрыла, застыла изваянием. Николай зубы сжал, так что скулы побелели и ворот кителя рванул: почему ему жизнь оставлена? Зачем?

Все уверены были — пройдет, как он был уверен на счет Федора — затихнет боль его, время вылечит. А Грызов застрелился! Не прошло, не забылось, убило его.

И у него, как не говорили — лечит время — не проходит. Как умалишенный кружить по земле готов и искать, звать: Леночка, Леночка?!

Ленка…

Два года. Не стихает ад в душе. Сколько же еще нужно времени, чтобы смириться, забыть утрату?

И Сашки нет. А не только друг, он еще то время, когда Николай рядом с Леночкой не был, он тот поезд в июне, когда все еще были живы и, будущее казалось великим и радужным.

Великое. Радужное. Не поспоришь.

Только на черта оно ему одному?!! — одним жестом смахнул со стола чашки, бутылку, тарелку с салом.

— Ты что делаешь, Коля?! — закричала возмущенная Валя, из глаз слезы брызнули и отрезвили мужчину. Сник, виновато глянув, осел на диван и голову руками накрыл:

— Извини.

Девушка услышала это глухое, словно насильно выдавленное, и тоже притихла. Тщательно очистила сало — промыть и ничего, есть можно. Собрала осколки, на брата поглядывая и, одно поняла — плохо ему так, что самого себя не ведает. Жалко стало, и слезы уже не от обиды лились, от бессилия. Не знала она, чем помочь, подступиться боялась, слово сказать, чтобы не ранить ненароком.

Со стола убрала и присела рядом с братом, робко волос коснулась. Он дернулся.

— Не надо, Коля, не молчи, — попросила тихо. — Мает тебя, потому что в себе носишь. А ты мне скажи. Я тебе не чужой человек, и не ребенок уже, пойму.

— Что? — повернул к ней лицо, а взгляд страшный, глаза черными кажутся.

— Все, — сказала твердо. — Знаешь, как нарыв вскрывают? Болит, болит, гной вглубь идет, а ты не дай, вскрой и выпусти наружу. Легче станет.

Николай долго молчал, не зная как объяснить сестре, что есть такие нарывы, что хоть вскрывай, хоть нет. Прошел в коридор, вытащил из кармана шинели бумажный сверток и отдал девушке. А сам к окну отошел, закурил.

Пока шла война, он еще как-то мог свыкаться с потерей, как-то дышать, жить, не думать. Но сейчас, когда он бездельничает, предоставлен сам себе, чувствует особенно остро, и от этого особенно тяжело.

Как это объяснить сестре?

Валя развернула пакет и с непониманием уставилась на залитые кровью документы, наградной лист, звезду.

— Это Лена?

Коля кивнул не поворачиваясь.

А у Валентины больше слов не было: перебирала вещи убитой и думала, неужели ее брат привязан к погибшей до сих пор? Но ведь:

— Сколько же прошло, Колюшка?

— Два года, — ответил глухо. — Почти два года.

"Господи!"

Пальцы потерли звезду героя:

— Она была удивительной?

Он не мог ответить, не мог признать, что была.

— Но Коля — два года. Я понимаю, ужасно терять любимых, но так случилось. Боль пройдет, поверь.

Мужчина развернулся к ней и уставился: сколько раз он это слышал? Сколько раз говорил себе и другим? А что изменилось?