Роберт Грейвз - Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 5. Золотое руно

Арас ответил:

— Твое Величество, я подчинюсь твоему решению, если ты поклянешься именем богини Бримо или Гекаты, или как там у вас еще называют Царицу Преисподней, что будешь беспристрастен.

— В этом я готов поклясться! — вскричал Алкиной. — Хотя, по указанию Зевса, единственная царица Преисподней, во имя которой нам дозволено клясться — это Персефона, жена его брата Гадеса.

Ясон сказал:

— Я также подчинюсь твоему решению, Твое Величество. Но я бы хотел, чтобы ты узнал: царица Кирка из Ээи, сестра царя Ээта, недавно очистила и Медею, и меня, а также Аталанту Калидонскую от крови, которую мы пролили или вынуждены были пролить; она приняла нас как просителей на своем нескромной формы острове и действовала в соответствии с предостережением, посланным ей во сне Богиней, которой она служит.

— Я буду иметь в виду твои слова, — сказал Алкиной. Затем он пожелал, чтобы Арас и Ясон дали клятву подчиниться его решению, но поскольку Арас не признавал Персефоны, они поклялись Солнцем, божеством, которое оба чтили, Авгий из Элиды также принял клятву. Алкиной сказал:

— Завтра утром я сообщу решение. А пока что, прошу, помните, что вы — мои гости и связаны сейчас едиными узами учтивости по отношению ко мне. И я требую, чтобы вы не совершали ничего неподобающего.

В ту ночь аргонавты спали вместе на полной гулкого эха веранде дворца, а Медея — в маленькой комнате рядом с царской спальней. Медея пришла тайно к царице Арете и сказала:

— Царица-сестра, сжалься надо мной. Не позволяй твоему мужу отсылать меня обратно в Эа. Мой отец, царь Ээт, — мертв, нет и моего брата, и нелепо, чтобы Арас оспаривал мои права на престол Колхиды. Я влюблена в Ясона, и мы собираемся пожениться, как только возвратим Руно его божественному владельцу; я стану тогда царицей Эфиры и всего Коринфа, а он будет моим царем. Я могла бы разделить с ним мой колхидский престол, если пожелаю, а он со мной — свой фтиотийский; и я также полагаю, что он приобрел царские права и над Лемносом, было бы желание их предъявить. Твой супруг должен подумать дважды, а то и трижды, прежде чем передаст столь царственную пару, как мы, в руки темнокожего заморского варвара. Кроме того, как тебе уже сказали, мы состоим под покровительством всех ведущих Олимпийцев и, более того, — самой Триединой Богини, которую, как я знаю, ты втайне почитаешь превыше любого из них. Будь мне другом, Арета, и когда-нибудь я вознагражу тебя, можешь быть уверена.

Царица Арета поцеловала Медею и ответила:

— Сестра-царица, я с радостью буду ходатайствовать за тебя перед Алкиноем. Ибо у меня тоже был суровый отец, от которого я вынесла много недоброго, да еще и своенравный брат, такой, как, судя по всему, и у тебя. И я тоже влюбилась в Ясона. Думаю, он — самый красивый мужчина, которого я когда-либо видела, и если ты собираешься мне сказать, что предпочла бы жить с ним в рыбачьей хижине, нежели с другим во дворце, я тебе охотно поверю. Полагаю, дело — в его удивительных волосах.

Медея была растроганна до слез. Арета обняла Медею и сказала:

— Я уверена, что ты с ним будешь очень счастлива, ибо, хотя Ясон — не такой добродушный или уступчивый мужчина, как мой Алкиной, все же ты — явно умнее меня, и таким образом — подходящая для него пара. Конечно, Ясон еще молод, и со временем, я не сомневаюсь, станет справедливым правителем и разумным супругом. Я должна тебе признаться, что нахожу брак удивительным установлением — не могу себе вообразить, как наши бабушки устраивали свои дела прежде чем так стало принято, когда мужчины были для них всего лишь случайными возлюбленными, и женщинам не на кого было положиться, кроме как на себя. Теперь у нас, жен, — вся настоящая власть, очень малая часть ответственности и море удовольствия. Я, конечно, поклоняюсь втайне Триединой Богине, но не могу прикидываться, будто я не благодарна Зевсу за то, что сделал ее своей женой.

Медея улыбнулась Арете сквозь слезы, а та все трещала:

— Милое дитя, как я тебе завидую, у тебя впереди — брачная ночь. Кажется, еще только вчера нас с моим дорогим Алкиноем осыпали анисом, и мы вкусили засахаренной айвы и впервые поцеловались под многоцветным свадебным балдахином, который приготовила для меня моя дорогая матушка. И как чудесно пахла жимолость в ту ночь. Поверь мне, моя дорогая, восторг первых объятий потом не повторяется; никогда не забывается, но не повторяется. Ах, какие невыразимо дивные радости тебя ждут!

Голос доброй царицы дрогнул от нежности, и Медея не могла заставить себя признаться, что, по правде говоря, не может быть в целом мире женщины, несчастнее ее — ненавидящей то, чего она больше всего желает, желающей того, что она больше всего ненавидит, беглянки, погубительницы своей родной семьи, изменницы великодушного героя, святилище которого она охраняла.