Тулепберген Каипбергенов - Неприкаянные

— Суфи хоть и голубой крови и родством связан с самим хивинским ханом, но бедных любит и о голодных печется. Каракалпаки для него братья. Говорит: «Если спать лягу — положу голову на одну подушку с ними, если умру, пусть похоронят на одном кладбище». Поэтому сожалеет, что братьев его обирает хивинский хан, что последнее несут они в его казну… — Айтмурат Краснолицый скорбно поднял глаза к небу, будто призывал бога в свидетели творимой несправедливости, голос его возвысился до торжественной ноты. — А такие невежды, как Айдос, забывают свой народ, город своего рода, продались хану. Лишь о его казне заботятся, о славе и могуществе его пекутся… — Словно проклятие прозвучали эти слова. На самой высокой ноте они оборвались. Краснолицый посмотрел на притихших братьев и уже не так торжественно и не так громко добавил:- Вот я и снял крышку с одного котла. Достаточно ли? Видна ли истина? Или надо снять крышки с остальных котлов?

Братья молчали. Сказанного было достаточно. Растоптал Айдоса правитель Кунграда. Можно ли еще как-то унизить главного бия? Оказалось, можно.

— Подниму крышку и с остальных котлов, — сожалея будто, сказал Краснолицый. — Когда всевышний устанавливал порядок летосчисления, впереди стоял царь степи верблюд. Но маленькая мышь взобралась ему на ухо и первой увидела наступающий год. Так мышь оказалась во главе летосчисления. Не похожа ли эта притча на притчу о трех братьях из вашего аула? Подумайте!

Айтмурат поклонился и вышел из юрты. За порогом, перекидывая повод через голову коня и собираясь вдеть ногу в стремя, сказал братьям еще несколько слов, случайно будто пришедших на ум:

— Берегите красивых девушек. Как бы Айдос не подарил их хану. Охоч хан до молодых и красивых. — Влез в седло, тронул пятками коня и, когда конь пошел, кинул Бегису и Мыржыку последнее, заветное:- Что ни решите, все примет суфи. Он в своей верности каракалпакам неизменен. Не свое говорю, поймите! Господское… — И ускакал.

Добро бы, унес с собой и послание Туремурата-суфи. Так не унес. Оставил. Злым семенем бросил. И едва смолк стук копыт и улеглась пыль в степи, стало прорастать это злое семя.

Онемели братья. Будто чужие, будто враги. Словом не обмолвятся, взглядом не обменяются. Разделило их послание суфи высокой стеной.

Один верит правителю Кунграда — это Бегис. Другой не верит — это Мыржык. Мыржык первым перебрался через стену молчания. Правда, не сразу, не в первый и не во второй день. Сказал:

— С плохим намерением приезжал к нам Айтмурат. Лживые слова у этой лисы.

— Верно, лживые, — согласился Бегис. — Однако не все…

— Какие же не лживые? — спросил Мыржык.

— А те, что про усердие Айдоса. Отбирает последнее у народа. Несет хивинскому хану.

На сторону Туремурата-суфи вроде бы перебирался Бегис. Или уже перебрался… Так показалось Мыржыку. И он обидчиво, с укором сказал:

— Айдос для нас старший, у него права отца, а отца надо почитать, быть ему опорой… Если он платит налог Хиве, значит, так надо. Задабривая хана, бережет наши головы.

— Свою бережет, — скривил губы Бегис. — Только долго ли она продержится на его плечах. Не покатиться бы ей с ханской плахи прямо к нам, в степь.

— Словами послания говоришь, — напугался Мыржык.

— Нам оно предназначено, мы его и пользуем, — сердито ответил Бегис.

— Нет, нет! — замахал руками Мыржык, будто хотел отогнать от себя и от брата злые слова, — Нельзя пользоваться тем, что направлено против нашей семьи. Не в Айдоса целит Туремурат-суфи, а в корень, из которого растут три дерева. Айдос должен прочесть послание.

— Ха, если должен, пусть прочтет, — согласился Бегис.

Без охоты, правда, согласился и не сразу. Подумал прежде, прикинул, выгодно ли это ему. Выходило, что выгодно. Свои мысли передаст словами Туремурата-суфи, а сам и рта не раскроет и тем не разоблачит себя.

И в тот день, и в следующий возвращались братья к посланию правителя Кунграда, спорили, но ни к чему так и не приходили. Как были вначале в разных концах юрты, так там и остались. И в это утро, удивительное своими неожиданностями, они, наверное, продолжали бы свой спор, да не суждено было. Едва проснулись братья и принялись разводить огонь в очаге, как откинулся полог и вошел человек, похожий на пастуха и на землепашца. В руках у него была плеть, которую он и приложил к груди в знак приветствия.

— Братья Айдоса! — сказал он. — Я пригнал двух воров, совершите над ними суд и расправу.

«Братья Айдоса»- так сказал вошедший и тем соединил их с главным бием и передал им власть над собой и теми людьми, которых пригнал.