Тулепберген Каипбергенов - Неприкаянные

Не будь этого возгласа, не узнал бы Жаксылык, что тронула Кумар наивное и восторженное сердце Доспана. На лице-то сына все было написано: и мука, и испуг, и надежда, да незрячий разве прочтет написанное! Улыбнулся Жаксылык грустно, подумал: «Дитя неразумное. Неведомо ему, что он пастух лишь». Решил объяснить сыну, на чем держится этот мир, но, объясняя, не повел прямой и короткой дорогой, чтобы вдруг не напугать Доспана. Издали и страшное не так страшно, и черное не так черно, и можно привыкнуть к черноте, если она, как ночь, начинается с сумерек.

— Когда умирал Султангельды-бий, отец нашего Айдоса, я был рядом, — начал неторопливо Жаксылык, отхлебывая молоко из чаши и откусывая малые толики от сухой лепешки. — Был рядом потому, что Айдос заставил меня следить за огнем в очаге, не дать ему погаснуть. Жизнь-то семьи в очаге! И вот, следя за огнем, я слышал все сказанное Султангельды перед лицом смерти. Сам знаешь, человек, уходя из жизни, не говорит пустое. Он думает о душе своей, которую примет или не примет аллах. Все вспомнил старик и перед всем, что было, преклонился. И хоть умирал знатным степняком, пастушью палку свою велел поставить у изголовья, рядом с лопатой и мотыгой, которыми копал арыки и взрыхлял землю. И над всем этим повесил халат, что носил еще в Туркестане, старый, латаный. Великое уважение людей заслужил памятью о прошлом Султангельды, и люди горевали, прощаясь с ним, и просили совета, как им жить без него. Пришел и Есенгельды, только что передавший должность старшего бия Айдосу, не по собственной воле, конечно, а по велению хана. Пришел, надеясь услышать слова примирения, — не больно ладили старики последнее время. А не услышал. Султангельды на пороге смерти не побоялся сказать правду Есенгельды, хотя покидающие этот мир должны все прощать. Он сказал: «Ты был тополем с кривой тенью. Мешал степнякам выйти на верную дорогу, собраться большим аулом. Не будь камнем, который нельзя обойти, будь колодцем, утоляющим жажду людей. После меня остаются три моих сына — Айдос, Бегис и Мыржык. У старшего — мудрость, у среднего — отвага, у младшего — сила. Если не разъединишь их, то, как три ножки очага, они поднимут котел Судьбы каракалпаков. Если разъединишь, порушится единство, закачается этот котел и пойдет вражда между племенами и аулами. Побойся людского гнева, Есенгельды, не выбивай из-под котла опору. Помоги укрепить ее. Соедини наши юрты. Отдай младшую дочь свою за моего младшего сына Мыржыка. Говорят, она умна и смела. Прибавится силы сыновьям моим, прибавится силы народу».

— Значит, это воля Султангельды? — упавшим голосом, будто увидел перед собой пустоту, спросил Доспан.

— Его воля.

— Ослушаться никто не может?

— Никто. С того света покарает отступника.

Не было места надежде Доспана в цепи, что тянулась от мертвых к живым, и была эта цепь крепка — не разорвешь. И все же Доспан попытался разорвать ее.

— Возможно, сам Мыржык откажется…

Старик опустил на колени чашку с молоком и вытер старательно губы. Нет, он не насытился, просто боль сына напугала его, и он, забыв обо всем, решил утешить ягненочка своего:

— Отказался бы… Строптива, говорят, дочь Есен гельды, ох строптива!

Так что ж?

— Не свободен Мыржык решать судьбу свою. Айдос-бий уже сосватал его.

— А Кумар? — застонал Доспан. — Она согласна? Тут бы застонать Жаксылыку, не утешил он Доспана, только больше разбередил сердечную рану его, однако тоже ли отцу оказывать сыну свою слабость…

— С каких пор мусульмане стали спрашивать согласие женщины? — покачал головой старик. — Не наступило, слава богу, такое время…

— А если бы спросили? Удивился и напугался Жаксылык:

— Кто?!

Не знал Доспан, кто мог спросить у Кумар согласия. Сам лишь, больше некому. Да глупая это мысль — и открывать ее не надо! Смолчал поэтому и губу прикусил, чтобы не сорвалось ненароком это глупое.

— Некому спросить, — успокоился малость Жаксылык, — да и печалиться незачем. Они, бии, сами разберутся, кого брать в жены, кого вводить в свою юрту. Была бы невеста здорова и детей умела рожать.

— Она прекрасна как пери! — смущаясь, с трудом произнес Доспан.

— Прекрасна?! — снова удивился старик. Ему-то такие слова никогда не приходили в голову. Не было перед ним существа, о котором можно было такое сказать. А вот сын увидел. Увидел, ягненочек, надежда и счастье его. А может, ошибся? Понимает ли, что такое красота? — Высока? — спросил осторожно.

— Нет…

— Сильна?