Валентин Пикуль - Через тернии – к звездам. Исторические миниатюры

Теперь, читатель, несколько слов утонченной лирики: жизнь была хороша, инвалиды довольствовались тем, что дают, а ревизии сумм, как правило, кончались вынесением “императорского благоволения” лично Политковскому, который, будучи в высоком звании камергера, частенько являлся ко двору:

– Молодец, Политковский! Служи и дальше так… Мне приятно сознавать, что мои инвалиды могут спать спокойно.

– Ваше величество, – отвечал Политковский, растроганный, со слезою в голосе, – я помню ваш мудрый завет: глаз да глаз!

Вскоре светлейший князь Чернышев, некогда бывший обворожительным шпионом в ставке Наполеона, прогнил сам и прогноил насквозь военное министерство: все блистательные плоды грабежа и тупости были вручены “при знаках монаршего внимания” новому министру – князю В. А. Долгорукому, о котором столичные остроумцы тогда говорили: “Если хотите быстро разбогатеть, купите князя Долгорукого за истинную его цену в десять рублей, а продайте кому-нибудь за три миллиона, в какие он сам себя оценивает!” Что-то там не учли при смене богов на Олимпе, и вот однажды явилась к Политковскому ревизия не от военного министерства, как обычно, а от госконтроля. Люди здесь штатские, настырные, знатоки всяких бухгалтерских подвохов. Стали они методично листать отчеты, впиваясь в каждую цифру глазами, и выкопали откуда-то 10 000 рублей, нигде не заприходованных в прежних ведомостях.

– Откуда они могли здесь взяться? – спрашивали.

Казнокрад, как известно, улавливается на недостаче.

Но когда в казне обнаружены лишние деньги, то это тоже подозрительно.

– Сам не знаю, – отвечал Политковский, подмигнув Путвинскому: – Вы, сударь мой, случайно свои личные деньги сюда не вложили… просто так? Ради большей сохранности.

Путвинский (жулик бывалый) треснул себя по лбу:

– Ах, какие мы все дураки!

– Только не мы, – сказали ревизоры из госконтроля.

– Помню, помню… – бормотал Путвинский. – Появились у меня лишние деньги. Ну, думаю, куда их деть? Еще украдут. Народ, знаете, какой. Вот и вложил. Здесь они, как в храме божием.

– Постойте, – придержали его контролеры. – Разве вы настолько богаты, что можете вложить в казенный сундук десять тысяч и забыть о них? Сколько имеете годового жалованья?

– Сто двадцать рублей, – сразу приуныл Путвинский.

– Это ваша коляска с кучером стоит за углом?

– Моя… Но если молодой человек посредством разумной экономии, ведя высоконравственный образ жизни, откладывая копейки…

Госконтроль лирики в финансах недолюбливал:

– Не городите чепухи! Капитал следует опечатать…

Моментально, будто они с потолка свалились, нагрянули мастера своего дела. В канцелярии запахло сургучом, капавшим над пламенем свечи. На сундуках с деньгами разом ярко запылали, как сгустки крови, контрольные печати.

– Мне можно идти домой? – спросил Политковский, а лицо его стало серым-серым, будто гипсовая маска.

– Пожалуйста, – отвечали ему ревизоры…

Тайный советник пришел домой и, не откладывая дела в долгий ящик, сразу же принял яд, с которым никогда не расставался.

Семья объявила в газетах о скоропостижной смерти кормильца и благодетеля, а в инвалидных домах служили молебны. Политковского нарядили в расшитый золотом мундир камергера и отвезли для отпевания в собор Николы Морского, где гроб утопал в цветах, а вокруг катафалка расставили массу табуреток, на которые возложили бархатные подушки с орденами покойного. Редакция газеты “Русский Инвалид” уже набирала высокопарный некролог, в котором воспевались заслуги Политковского перед престолом и отечеством. Но тут в собор проник пьяный Путвинский, который долго смотрел на своего начальника, лежавшего в гробу, как алмаз в табакерке, средь цветов и орденов, потом он громко сказал покойнику:

– Ай да Сашка, молодец! Навеселился и вовремя ушел от виселицы, а нам-то ее не миновать!

Очевидец пишет: “При этом Путвинский, к ужасу окружающих, хлопнул труп по раздутому животу и удалился”. Политковский отравился 1 февраля, Путвинский хлопнул его по животу 2 февраля, а 3 февраля в кабинет Ушакова явились Тараканов и Рыбкин, которые еще от порога встали перед генералом на колени:

– Сибири все равно не миновать. Мы тут ни при чем. Это все Политковский, но его уже не схватить. Берите нас…

Ушаков в ужасе вцепился в свои густые бакенбарды.

– Звери, – топал ногами в ярости, – да вы же меня погубили! О Боже, что скажет теперь князь Василий Андреич?