Алексей Домнин - Матушка-Русь

И Святослава не радость ждала на отчей земле. Слезы да нарекания. Мол, похвалялись четыре князя по неразумению страх навести на половцев, а навели его на Русь. Пуще прежнего поганые вокруг рыщут, нет от них спасения. Совсем обнаглели.

Кончак отважился воевать Переяславль, обступил его с немалым войском. Молодой князь переяславльский Владимир, ловкий и крепкий в ратях, вышел с малой дружиной ему навстречу. Жестокая была сеча. Храбро отбивалась дружина, пока люди не изнемогли от ран.

Увидели со стены горожане, что гибель князю грозит — выбежали из ворот с дубьем и топорами, отняли его у половцев.

Не удалось Кончаку взять Переяславль. Тогда он на Римов двинулся. Долго держался город. Страдали люди от безводья и голода, но не сходили с городской стены. И когда пошли половцы на приступ всей силой, когда весь город от мала до велика высыпал на стену, дрогнула она и обрушилась. Ворвались половцы в проход — и пошли гулять смерть и пожары по Римову.

Ни старикам, ни женам не было пощады. Только и убереглись те, кто в болота и леса податься успел.

Другой отчаянный хан Гза напастью великой прошел по Путивльской земле, неся разор и гибель.

И некому отпор дать поганым.

Послал переяславльский Владимир к другим князьям гонцов: «Половцы у меня, помогите!» Остался голос его без ответа. Только киевский Святослав да Рюрик вышли было с дружинами ко Днепру — свои земли постеречь. Но дальше не двинулись. Выступил сгоряча и смоленский князь Давид. Но с дороги войско вернул: утомились, мол, в пути, не можем боя принять. И мало ему горя — далеко смоленские земли, недоступны Кончаку.

А дядька Игоря, черниговский Ярослав, поступил еще хуже — решил на дружбу идти с ханом Кончаком. Послал к нему для сговора верного своего боярина Ольстина, того самого, что бежал с невольницей от битвы. А потом Ярослав отвечал на упреки и призывы:

— Не могу я против своего мужа идти, который к половцам послан.

Лучше бы не возвращаться Святославу из полона, лучше бы не знать горьких вестей!

Извелся он, высох, позеленел. Неужто Игорева и его вина в напасти тяжкой? Неправда! За дело всей Руси вышли они в степь, честно бились.

А что с малою силою отважились на поход — в том не они повинны. Где им было собрать большую?

Днями решил Святослав заехать к Самошке. Думал вознаградить кузнеца за спасение — конюшенным своим сделать или даже вотчину выделить.

Самошки дома не случилось: сказали, что из кузни своей не выходит, но и не мастерит ничего. Бродит тенью по ней или сидит, забившись в угол. Встретила Святослава Агафья. Сдержанно поклонилась, пригласила в горницу. Горница просторная, а посередке длинный стол от стены до стены и лавки вокруг.

Присел князь на лавку, не знает, с чего начать разговор. Огляделся, с горечью подумал: «Не тесно теперь вдвоем за таким столом».

Агафья стояла строгая, суровая, скрестив на груди руки. Святослав потупился, хотел сказать что-то, но Агафья вдруг произнесла просто и грустно, словно поняла его думы:

— Не надо, князь. Разве ж не понимаю, что с чистым сердцем пришел? Но кручиной беды не избудешь. От чужого взгляда свое горе — больше, от чужого утешения — горше.

Ушел Святослав, так ничего и не сказав. Подумал про себя: «Вотчиной хотел одарить, недоумок. За сынов перед Самошкой и княжеством не откупишься…»

Эх, если б мог он все, чем владеет, отдать Самошке, Агафье, всему люду русскому. Душу свою отдать.

Берите, люди, если она поможет вам в трудный час!

— Веришь ли, — признался он Путяте, — даже во сне битва чудится. Словно сюда, в мой терем, пришла она. И мужи павшие с укором смотрят: мол, ты, живой, скажи слово за нас. А я не могу. Словно прощения у них хочу выпросить.

— Хочешь, о Бояне тебе расскажу? — спросил Путята.

Взял Путята гусли на колени, провел тонкими перстами по струнам и начал неторопливо, слова растягивая, сказ выговаривать. Голос у него глухой, протяжный, древний какой-то. Стариной седою от него веет. Чудится, что и сам Путята стал вдруг древним старцем, много веков на земле живущим.

— Это было в годы прежние, времена стародавние. Брел по дороге слепец-детинушка с сумой переметною, посохом путь прощупывал. Встретился ему древний старик. Может, ему и сто лет, а может, и тысяча.

— Какого роду-племени и куда путь держишь, молодец?

— Бояном звали, когда зрячим был. Иду куда — не знаю, в очах темная ночь.

Сказал ему старинушка:

— Прозреешь ты, молодец, и будет взор твой острее стрелы и шире чиста поля.