Екатерина Глаголева: Дьявол против кардинала [Роман]

Нет, она больше не испанка! Она мать будущего короля Франции! Теперь она знает, что ей делать: она возьмет власть в свои руки и не выпустит ни за что, чтобы сохранить ее для сына…

У Людовика снова начался понос.

— Уйдите, суд…

Он не успел договорить и свесился над другим тазиком, корчась от спазмов. Его рвало желчью, и вдруг в тазик вывалился толстый живой червяк. Анна зажала рот платком и бросилась вон из комнаты.

Бледный, покрытый испариной, с густой синевой под глазами, король лежал на постели и тяжело дышал.

Пробило шесть часов. Дюбуа принес супницу:

— Поешьте бульону, сир…

Людовик еле заметно шевельнул рукой:

— Незачем, — прошептал он. — Умирать пора…

…Дофин стоял у постели и с ужасом смотрел на отца.

Он пришел пожелать папеньке доброй ночи и теперь не мог оторвать взгляда от его лица, хотя ему хотелось плакать от страха. Король спал; его рот был открыт, из-под неплотно прикрытых век виднелись белки закатившихся глаз. Было непонятно, жив он еще или уже мертв.

— Хотите вы быть королем? — сладким голосом спросил его Дюбуа, почтительно выгнув спину.

— Нет! Нет! — почти закричал малыш.

— А если ваш папенька умрет?

— Я брошусь за ним в могилу! — мальчик расплакался и выбежал из комнаты.

Его место в «дорожке» у кровати занял Конде. Наклонился, всматриваясь в лицо короля, и сморщился от вони. Людовик вдруг вздрогнул, что-то забормотал, ворочая головой по подушке, потом открыл глаза и уставился на Конде.

— А, это вы! — опомнился он, наконец. — Мне привиделось во сне, что ваш сын, герцог Энгьенский, бьется с врагом. Бой жестокий, упорный, но наши победили…

Конде пролепетал что-то невпопад и откланялся. Выходя из комнаты, он столкнулся со священником.

— Плох, очень плох, — ответил он на немой вопрос, — заговаривается.

Битва при Рокруа, в которой герцог Энгьенский сокрушил испанцев, заслужив себе прозвание Великого Конде, произошла девятнадцатого мая. Но Людовика тогда уже пять дней не было в живых. Он умер четырнадцатого мая, в три часа пополудни, в день Вознесения Христа и ровно через тридцать три года после своего восшествия на престол. Его тело три дня было выставлено для обозрения всеми желающими, а затем, в свинцовом гробу, перевезено в Сен-Дени без всяких пышных церемоний. Людовик сам подсчитал, что на его похоронах можно сэкономить три миллиона ливров.

На следующий же день после смерти короля двор переехал в Лувр.

Мебель и все необходимое отправили вперед. Анна Австрийская с сыновьями, Гастон и Конде уселись в карету. Впереди маршировали французские и швейцарские гвардейцы, трусили верхом королевские мушкетеры де Тревиля и легкая кавалерия, печатали шаг оруженосцы королевы, привратная стража, французские солдаты и рота из ста швейцарцев. Позади выступали жандармы короля, фрейлины, шотландские гвардейцы и снова французы и швейцарцы, окружавшие пустую карету покойного короля, которую везли его любимые лошади. В хвосте кортежа брела толпа слуг, в которую уже замешались проститутки; тут же сновали карманники.

К королевскому поезду по пути присоединялись кареты вельмож, выезжавшие навстречу. Вся дорога заняла семь часов. Наконец, уже вечером новый король вступил в свою столицу под приветственные клики толпы. В предместье Сент-Оноре было черно от народа, в окнах торчали головы в несколько рядов. Губернатор Парижа и купеческий старшина произнесли торжественные речи. Так как время было позднее, этим и ограничились.

На другой день, в субботу, королева принимала соболезнования; воскресенье посвятили благочестию — служили заупокойные молебны. Все с нетерпением ждали понедельника, зная, что завещание короля будет опротестовано в пользу Анны Австрийской, и что Гастон и Конде уже дали свое согласие.

Бриенн, пришедший, как и прочие, со словами скорби и утешения, между делом сообщил Анне, что Мазарини нарочито собирает вещи и готовится к отъезду в Рим.

— Как вы думаете, согласится ли он остаться? — встревожилась королева.

— А вы предложите — и увидите, — тонко улыбнулся Бриенн.

В понедельник в Большом зале Парламента уже в восемь часов утра не было ни одного свободного места, в глазах рябило от пестроты богатых одежд. Здесь собрались герцоги и пэры, маршалы, высшие королевские чиновники и духовенство. На скамьях сидели магистраты в красных и черных мантиях, у самых главных из них на голове были четырехугольные колпаки.

В девять часов появилась королева: ее задержала служба в Сент-Шапель. За ней шел герцог де Шеврез и нес на руках короля, с ног до головы одетого в фиолетовое.