Инна Сударева - Ловите принца! (Щепки на воде)

Пек-Рифмач скрипнул зубами. Все верно: он повел себя, как дурак. С самого начала не стоило укрываться в доме Германа. Нужно было сразу, любым возможным способом бежать из города, а потом — и из страны… А когда вскрылось его убежище на Тихой улице, уже совсем глупой была попытка дать оттуда деру.

Оставалось лишь это: вставить ногу в предложенное стремя и вознестись в седло, на мощную спину рыцарского коня, храпящего и пляшущего от нетерпения.

— Ваша милость, возьмите, — Валер протянул юноше свой плащ, короткий, но из теплой мягкой шерсти и с длинными рукавами. — Нынче холодно, а вы в одной рубашке. К тому же вымокли, по лужам прыгая. Так и простыть недолго.

Надо сказать, этот жест заботы и тихий голос барона, чем-то похожий на голос Германа, немного успокоили юношу. С удовольствием укутавшись в плащ, он перестал дрожать и расслабил уставшие от бега и напряжения мышцы, и лицо его разгладилось.

'Пусть уж я теперь, ькак щепка в весеннем ручье, несусь, сам не знаю, куда… — пришла ленивая мысль, не лишенная мудрости применительно к его настоящему положению…

Нашел меня мой враг.

Ну что ж, пусть будет так…

— прошептал Пек-Рифмач.

Так оно часто бывает, когда отчаяние налетает со всех сторон, как безжалостный февральский ветер; когда не видно ни одного выхода из бед, что хлынули, подобно весеннему разливу, и затопили ледяной шурпою жизнь, все ее уголки. Так бывает — вместе с несчастьями наползает равнодушие и холод, и словно со стороны себя видишь и не хочешь более принимать участия в собственной судьбе. Иногда это губит, иногда — спасает: не даёт сердцу разорваться, душе — пропасть во мраке, а голове — потерять разум…

Иногда самое лучшее — ничего не делать…

Барон Валер — человек достаточно на свете поживший и многое понимающий — внимательно проследил за каждым движением парня и услышал его стишок фатального содержания. Убедившись таким образом, что Пек больше не намерен убегать, он взял поводья коня и быстро пошагал по улице, направляясь в центр города — к особняку илидольского мэра.

'Герман, Ларик, Нина… что-то с ними будет, — вспомнил юноша тогда, когда его лошадь проходила мимо обувной лавки, и он головой стукнулся о деревянную вывеску, качавшуюся на цепях. — Нина! Я ж ее обидел!

— Господин барон! Подождите! — окликнул он Валера. — Можем ли мы сейчас вернуться на Тихую улицу?

— Вас беспокоят судьбы ваших друзей, — больше утвердительно, чем вопросительно отозвался барон. — Оно понятно. Но не волнуйтесь, ваша милость, их там нет. Старика и юную барышню уже доставили к королю. Ничего плохого им не сделали и не сделают, как и вашему другу — Ларику. У его величества нет никаких недобрых намерений.

'Намерения, — подумалось Пеку. — Каковы ж его намерения? Он поймал меня — это есть. Но что будет дальше? Его вновь бросило в жар, а руки, державшие поводья, дрогнули, но он тут же ответил сам себе: 'Что будет — то и будет. Приготовься лишь смотреть в его глаза так, как смотрел на тех, кто бился с тобой в доме папаши Влоба'. И тут пришло к нему спокойствие — то самое, в которое он, выходя на арену, 'облачался', словно рыцарь — в доспехи перед поединком…

Вот и дом мэра, за высоким бревенчатым забором, на Улице Двух Фонарей — совсем рядом с Каменной площадью.

— Прибыли, ваша милость, — сообщил Пеку барон, проводя лошадь с юношей в раскрытые ворота.

Пек легко спрыгнул на землю и хотел вернуть Валеру плащ, но тот покачал головой:

— Потом как-нибудь вернете, ваша милость. Король ждет. Нехорошо будет, если вы явитесь к нему в рваной и грязной рубахе. Идите в дом.

Пек коротко поблагодарил рыцаря, одернул плащ и уверенным шагом поднялся на высокое и широкое крыльцо, оттуда ступил в переднюю, убранную в ценное красное дерево, и затем прошел за стареньким, сутулым слугою в просторную, богато обставленную гостиную.

Свет и тепло — первое, что окружило его. Юноша даже невольно рукой лицо прикрыл: после сумрака ночи, тревожимого лишь факельными огнями, глазам сделалось больно.

Высокий, широкоплечий седой человек в темно-зеленой одежде, украшенной золотыми шнурами, вышел навстречу Пеку из-за массивного дубового стола — король Лавр Свирепый. Его стального цвета глаза сделались большими и неожиданно влажными, когда встретились с привыкшими к свету глазами юноши, а худощавое, скуластое лицо побелело от заметного волнения.

'О, как же прав был Герман! — с досадой отметил Пек схожесть облика короля со своим. — Неужели таким я буду лет через двадцать? О, как же это гадко, невыносимо!