Геннадий Ананьев - Риск. Молодинская битва

Во второй половине ночи, когда подсчитали пожертвования, сникли и воевода и князь: средств хватало на выкуп лишь двух третей сбежавших в город пленников, и пришлось ломать голову, как поступить в создавшемся положении.

Подсказал один из купцов, внесший, кстати, две сотни золотых рублей. Он начал с того, что как мог успокоил Хабара-Симского:

— Не огорчайся, воевода, не осуждай горожан. Они себе не враги. Отдали они все, что могли. Только прикинь, посильно ли городу откупить столько христиан? Вот я весь свой капитал, почитай, вытряхнул, а едва на четверых его достанет. А что ремесленник захудалый может пожертвовать? Слезы. Иль дворня боярская? Самих же бояр в городе раз-два и обчелся. А беженцев сколько? Что они могут? То-то. Ты, воевода, чем зря расстраиваться, поступи так: сведи всех, кто к нам перебежал, на площадь у торговых рядов и кинь жребий. Кому что Бог даст. Твоя совесть чистой останется, не придется ей остатние дни жизни твоей тебя мучить.

— Дельно, — поддержал Оболенский. — Весьма дельно. На том и порешили. Хабар-Симский велел, как и предложил купец, всех беженцев собрать у торговых рядов. Сам вызвался объяснить им, что не на всех собран откуп и что у Всевышнего в руках доля каждого.

Готовились к жеребьевке, а затем тянули жребий, почитай, до самой зари. Тем, кому не повезло, побрели к площади у главных ворот. Священник надвратной церкви принялся кропить святой водой каждого, прося Господа Бога, чтобы простил он всем несчастным грехи их, призрел их в будущем, не дал бы погибнуть душам их; сердобольные женщины несли пироги и сдобу, молоко и сало — на площади создалась обстановка грустной торжественности, и несчастные, которых город выдавал татарам, не уносили с собой обиду на горожан.

Ждали рокового часа — послов ханских. Но когда вовсе рассвело, дозорные на колокольне надвратной церкви с удивлением сообщили:

— Стана татарского нет! Всю ночь костры горели, а теперь вот пусто. Только костры дымят.

Сам воевода поспешил на колокольню. Верно, татарских шатров нет.

«Иль задумали каверзу?! Обратно к Москве пошли? Скорей, весть лазутчика, от бывшего слуги князя Воротынского сбылась…»

Немедля, послали казаков разведать. Из нескольких ворот сразу. Вернулись казаки вскорости с радостным сообщением: татары ушли.

Площадь ликовала, а воевода Хабар-Симский поведал князю Оболенскому сокровенное:

— Выходит, князь, разумно я поступил, поверив вести от верного князю Воротынскому человека. Не лез на рожон, а тянул время. Сейчас бы самый раз вдогон пуститься, много бы караванов отбили, тысячи бы полоняников вызволили. Увы, бодливой корове Бог рогов не дал…

Боярская дума собралась на совет. Царь Василий Иванович повелел, чтобы никто не смел проявлять нерадивости, а все бы думные прибыли в Золотую палату. Оттого бояре и облачились в самые дорогие шубы, усыпанные жемчугом, оттого и шапки горлатные выбрали самые высокие, а поднимались по ступеням крыльца осанисто, гордо неся свою знатность. Непроницаемо торжественны лица, словно застыли величественно.

А в душах — смятение. Тревожатся сердца боярские, упрятанные под дорогими мехами. Мысли тоже тревожные, мятущиеся. Вопросов много. Очень много.

Отчего в Золотой палате? Послов никаких. Гостей знатных, кому бы честь такую оказывать, тоже в Москве нет. Не слыхивали, во всяком случае, бояре о таковых. Лишь рязанский воевода Хабар-Симский прибыл в стольный град по повелению государя. Но не ему же такой почет?

Самое главное же беспокойство вызывало то, что много времени прошло, а царь Василий Иванович не сказал еще своего слова о сраме, который пережила Москва от нашествия братьев Гиреев. Каждый из бояр прикидывал, нет ли в тех промахах, которые тогда случились, и его вины, не окажется ли он в опале. А то, что царь нынче может раздать всем сестрам по серьгам, бояре не сомневались. Только никак не могли взять в толк: отчего дума в Золотой палате?

Менее всех беспокоился князь Иван Воротынский. Безмятежная радость не покидала его вот уже какой день. Да и как не быть ему довольным жизнью, если его палаты почти совсем не пострадали от пожара. Обнищали, конечно, после грабежа, что-то унесено, что-то порушено, челядь, однако, и казну, и меха самые ценные успела переправить в кремлевский терем. Жена-ладушка жива и здорова, но главное — родила во здравии сына. Наследника! Продолжателя рода! Сразу же, как татарва схлынула, стремянный Никифор доставил их в Москву на радость своему князю.