А. Сахаров (редактор) - Николай II (Том II)

– Ваше Величество, граф Келлер направил меня в Ваше распоряжение… – напомнил полковник Государю. – Чем я могу быть полезным Вашему Величеству?

Николай ласково, по-отечески взглянул на Петра и задумчиво сказал:

– Я несколько дней останусь ещё в Могилёве… Потом поеду в Царское Село, к Семье… Львов, Родзянко и Алексеев обещали мне вместе с Семьёй свободный проезд в Англию, к родственникам… Это означает изгнание… Но я хочу остаться в моей милой России, ради которой я готов пожертвовать всем, не только властью… Однако прежде чем окончательно на что-либо решаться, я хочу внимательно изучить обстановку в Петрограде, на Северном и Западном фронтах, на юге России… А тебя прошу, – Император подошёл к сидящему на стуле Петру и положил ему руку на плечо, словно посвящая его в рыцари, – числа до десятого побудь здесь, в Ставке, и посмотри, кому можно верить… Я собираюсь ещё написать прощальный приказ по армии и флоту… Потом я жду тебя в Царском Селе…

Прошло две недели с того дня, когда Николая Александровича привезли в качестве арестанта в любимый и такой покойный прежде Александровский дворец. Алексеев, как оказалось, лгал относительно истинного положения Государя, объявив ему в последнюю минуту перед отходом царского поезда из Могилёва о приказе Временного правительства арестовать бывшего Императора. Четыре депутата Государственной думы [153] Четыре депутата Государственной думы… – Бубликов, Вершинин, Грибунин, Калинин. , оказывается, прибыли в Ставку не для почётного сопровождения его в Царское Село, как обманно утверждал начальник штаба, а как тюремные надзиратели. Алексеев лгал потому, что боялся прозрения Государя и его приказа верным солдатам и офицерам поднять на штыки изменников. Такая возможность существовала вплоть до самого отъезда Николая из Ставки.

Особенно острая ситуация возникла в тот день, когда Император написал буквально кровью сердца прощальный приказ по армии и флоту и должен был прийти к офицерам Ставки для того, чтобы поблагодарить их за совместную работу и попрощаться. Алексеев боялся, что это сердечное обращение к доблестным войскам может настолько возбудить их монархические и патриотические чувства, что они откажутся повиноваться генералам-предателям и самостоятельно задавят бунтовщиков в столицах. С ведома Гучкова он скрыл прощальное слово Верховного Главнокомандующего, не опубликовав его и не разослав по войскам.

Во время последней встречи в большом зале управления дежурного генерала Ставки возбуждение и нервный подъём офицеров были столь велики, что казалось, дай только Государь знак или скажи он резкое слово в адрес изменников – и генералов-предателей немедленно растерзают. Николай Александрович почувствовал это. Он понимал, что другого такого момента, когда главные заговорщики стояли малой кучкой против двух сотен крепких, наэлектризованных его сторонников, может никогда не повториться. Но он не мог переступить через свою незлобивость и нежелание видеть кровь, брать грех убийства на свою душу. Сохранить власть, не представлявшую для него самоцели, ценой смерти нескольких генералов, которых ещё десять дней тому назад он любил и уважал, Государь совсем не желал. Он прервал свою речь и вышел из зала…

Алексеев тоже всё понял. Наштаверх сделал всё, чтобы к середине того же дня царь был отправлен под охраной добровольных тюремщиков-думцев в Царское Село.

С тяжёлым сердцем покидал Николай ставший столь милым для него Могилёв. Он и не подозревал, что это было только начало его пути на Голгофу…

Сознательные и планомерные унижения его и его Семьи стали следовать одно за другим. В тот же день, когда Николая отправили из Ставки, в Александровский дворец явился боевой генерал Корнилов, назначенный Временным правительством начальником Петроградского военного округа. Он объявил Александре Фёдоровне, что она и больные дети, так же как и Глава Семьи, берутся под арест. Дворец и парк были оцеплены войсками.

Если не считать постоянных мелких и подленьких оскорблений, условия содержания Семьи бывшего Императора Всея Руси оставались первые дни довольно мягкими. Слуги продолжали свой муравьиный труд, несколько самых приближённых к царю и царице людей, среди них – Аня Вырубова, Лили Ден, Валя Долгоруков, чета Бенкендорфов, неограниченно могли проводить время с миропомазанными арестантами. Правда, Аня была тяжело больна, и Александра Фёдоровна так же трогательно и самоотверженно ухаживала за ней, как и за своими детьми. Часть свиты и прислуга оставались в своих жилых помещениях в правом крыле дворца и пользовались относительной свободой. Но когда отец Ани Вырубовой, управляющий Императорской канцелярией, композитор Александр Сергеевич Танеев отправился со своей супругой из возбуждённого и опасного Петрограда в Царское к дочери, чтобы найти у неё в Александровском дворце приют, один из командиров охранной команды, злобный поляк Замайский, постыдно выгнал его за дверь.