А. Сахаров (редактор) - Николай II (Том II)

– Кто же поверит! Царица ревнует мужика!..

– Раз я сказала, поверят! – стукнула кулаком по столу в сердцах решительная великая княгиня. – Уж Гучков-то, услышав про это, быстро найдёт газетного писаку, который красочно всё распишет – что было и чего не было!.. И запомните, дети! – меняя гнев на ласку, обратилась «Старшая» к тридцативосьмилетним Кириллу и Виктории и тридцатисемилетнему Борису. – Каждый шаг на пути компрометации Ники и Аликс приближает вас и меня к трону!..

…Князь Белосельский-Белозёрский, командир лейб-гвардии уланского полка, был сначала несколько удивлён, когда в дополнение к приглашению его самого на вечер, устраиваемый великой княгиней Марией Павловной Старшей в её дворце, ему передали телефонограмму с просьбой привезти с собой на приём трёх-четырёх его офицеров и не забыть корнета графа Лисовецкого.

«Неужели «Старшая» решила затащить в свою постель этого мальчика? – подумал генерал. – Неужто Петя станет её новым фаворитом, каких было уже несчётное количество? Невероятно!.. Но мальчик не таков, чтобы увлечься столь пожилой дамой…»

Князя передёрнуло от бесцеремонности его старой покровительницы. Но, хорошо зная свет, он подумал в оправдание великой княгине, что, может быть, Пётр заинтересовал «Старшую» на недавнем балу в Аничковом дворце тем, что неожиданно приблизился к Царской Семье, которая явно симпатизировала корнету, начиная от царских дочерей и кончая капризной Александрой Фёдоровной. Ведь те, на кого падали благосклонные взгляды царя и царицы, сразу высоко поднимались в мнении придворных, и всякий хотел их обласкать…

Командир улан понял, что второе предположение более верное, когда у дверей Красного салона представил великой княгине по старшинству двух ротмистров, а затем юного корнета. Дежурные улыбки «Старшей» были наградой новым гостям. На корнета хозяйка дома широко открыла свои красивые глаза, обворожительно улыбнулась, протянула для поцелуя руку и прощебетала нежно, словно родная тётка – любимому племяннику:

– Ах, милый граф! Вы поразили меня своей мазуркой на балу у Ея Величества в Аничковом дворце… Это было так прекрасно! Милости прошу жаловать и на мои вечера и балы… Мой дом для вас всегда открыт…

Пётр галантно щёлкнул каблуками и поцеловал «Старшей» руку. Великая княгиня, словно посвящая его в свои рыцари ласково коснулась веером его плеча.

– Попозже обязательно подойдите ко мне… – приказала Мария Павловна не то Белосельскому, не то Петру, но оба поняли, что сейчас следует отойти, чтобы уступить место для представления великой княгине других гостей.

– Пойдём, Пётр, – легонько подтолкнул командир улан своего корнета, – я познакомлю тебя с сыновьями хозяйки – их высочествами Борисом Владимировичем и Кириллом Владимировичем…

Застарелый запах сигарного дыма, пролитого коньяка и французских духов «Русская кожа» пропитал портьеры, ковёр, кожаную массивную мебель и книги в кабинете Ознобишина. Ещё до рождения внука и многолетнего губернаторства в Костроме поселился в этой квартире на аристократической Фурштадтской улице Фёдор Фёдорович. Отсюда его дочь уехала в замок Лисовцы к мужу. Статский генерал в надежде, что она будет наезжать в Санкт-Петербург, сохранил её комнату точно такой, какой она была в девические времена. Когда родился внук, из другой её комнаты – классной – сделали детскую – и тоже оставили её для Петра, использовав по назначению во время его ученья в Николаевском кавалерийском училище. Сколько помнил себя Пётр, всегда в дедушкином кабинете стоял этот неповторимый аромат, означавший для него дом и безопасность от всех бурь, которые бушевали за его стенами.

Ознобишин сидел в шёлковом стёганом халате в своём любимом кресле с высокой спинкой и «ушами». Это был единственныи предмет мягкой мебели в кабинете, крытый бархатом. А любимый он был потому, что в нём было очень удобно дремать.

Когда Пётр вошёл в комнату, дедушка бодрствовал за газетами. Рядом на медном курительном столике с арабскими узорами в большой хрустальной пепельнице дымилась сигара, стоял грушеобразный бокал с любимым коньяком «Хеннеси» на донышке и ополовиненный караф с тем же напитком. Пётр поцеловал, по своему обыкновению, Фёдора Фёдоровича в щёку повыше бороды и плюхнулся в глубокое кресло, как нарочно поставленное визави дедушкиного.

– Здравствуй, здравствуй, пострел! – приветствовал внука сенатор, подняв на него глаза над очками, сидевшими на кончике носа. – Скоро день выдачи жалованья – двадцатое, и денежки, поди, уже фьють?.. – присвистнул старик.