Явдат Ильясов - Заклинатель змей

Тюрки издревле, с гуннских времен, проникали из Сибири в западные страны, оседали у рек и морей. Те, что ушли за Волгу, слились с окрестными светлыми народами и, большей частью, выцвели сами, почти утратив степной облик. В Туране, в Иране от них тоже рождался новый народ, на редкость красивый — что было особенно ярко видно у женщин.

Но, перенимая у коренных жителей полезные навыки земледелия, грамоту, даже напевы и танцевальные ритмы, пришельцы с востока, вместе с тем, к сожалению, теряли кочевую бесшабашную щедрость, широту души, веселую беспечность и приобретали расчетливость и бережливость, переходящую часто в черствость, скупость, досадную мелочность. Сохраняя, однако, как в данном случае, степную неотесанность.

— Меч державы — царь! — строго заметил султан. — Визирь ее щит. А щит надлежит держать в левой руке.

— Да, конечно, — согласно кивнул Омар, заканчивая свою работу. — Кто спорит? Была бы только голова над ними, и над левой рукой, и над правой.

— Голова над ними — аллах! — И, не найдя, что к этому добавить, царь нетерпеливым движением выставил Омара за дверь. — Хорошо лечит?

— Хорошо, — тихо ответил визирь. — Чем встревожено ваше величество?

Меликшах, беспокойно расхаживавший перед его ложем, встрепенулся:

— Как чем? Разве не видишь, что творится у нас? На себе испытал. Я подыму все войско, осажу Аламут — и кожу сдеру с проклятого Сабаха! Неужто мы не разнесем его убогую крепость? Не такие брали твердыни. У него и войск-то путных нет.

— Не надо! — скривился визирь. — Мощь Сабаха не в жалкой твердыне его и не в ничтожном его войске. Она в ином, как мы знаем. Уж теперь-то хашишины не станут остерегать: «берегись», прежде, чем кинуть в меня или в тебя, сын мой любезный, тесло или нож, метнуть стрелу, подсыпать яду. Остерегли уже. Не забывай: кто-то из них — у нас во дворце. Кто, нам не удалось узнать. И, может, мы так и не узнаем, кто. Пока он не убьет кого-нибудь из нас. Но, пожалуй, и тогда не узнаем. Сей не станет себя раскрывать, все сделает тайно. Ах, если б узнать!.. Конечно, это один из конюших, сокольничих, постельничих, чашников, псарей, стремянных и множества прочих дармоедов. Всю эту ораву надо исподволь сменить. Брать проверенных, верных, таких, как твой сородич Ораз.

Так что, — устало вздохнул визирь, — будем пока жить с Аламутом в мире. Платить щедрую дань. До лучших времен.

— Я бы их всех!.. — Султан укусил себя за стиснутый кулак. И уже чуть спокойнее: — Явились святые отцы из Нишапура, от шейх уль-ислама, главного наставника в делах веры. Может, мы зря, — султан нерешительно остановился перед визирем, — затеяли эту… обсерваторию? Богословы в обиде на нас: "Сколько средств государь тратит на никчемный Звездный храм. А медресе, мечети, ханаки прозябают в горькой нужде…"

— Знаем мы их нужду! Доводилось бывать в ханаках. Звездочеты нужны государству не меньше, чем богословы. Если не больше. Но будь по-ихнему: я построю для них медресе. Лучшее в мире. Вот поднимусь и построю за свой счет в Багдаде.

— Почему в Багдаде, а не здесь?

— Учение пророка пришло к нам оттуда, — пусть богословы там и славят его в своих молитвах и писаниях. И заодно приглядывают за халифом, который не очень-то жалует нас с тобою, а?

Султан, смеясь, покачал головой:

— Хитер же ты, отче!

— Я визирь.

— Лучший в мире! — с чувством воскликнул султан, довольный тем, что у него есть теперь что сказать назойливым ревнителям веры. — Медресе мы назовем в твою честь — «Низамие». Согласен?

— Сойдет.

Меликшах с легким смущением:

— Я потому о Звездном храме… что о звездочете нашем… слухи дурные.

— Дурные слухи? — удивился визирь. — Какие, например?

— Заносчив, неучтив. Груб, резок, дерзок. На язык невоздержан.

— Великий Абу-Рейхан, при всей своей высокой учености, тоже был до крайности запальчив. Все можно простить человеку: дерзость, строптивость, насмешливость, лень и даже распущенность, если он умен. Но только — не глупость! Ибо те пороки — суть человеческие, а глупость — качество скотское. И невежество. Человек, который, проучившись сколько-то лет в медресе, путает Иран с Ираком, Сейхун с Джейхуном, для меня перестает существовать. Омар заносчив? Он человек приветливый, скромный и добрый. Просто он ненавидит глупость. Но, жаль, не умеет это скрывать.

— Пусть научится! Иначе… ему будет худо. Не в том беда, что умен. Умен? Хорошо. Пусть будет умен. Но в пределах нашей веры. И не больше. Пусть обращает свой ум не во вред нам, а в пользу.