Владимир Буртовой - Последний атаман Ермака

— Упредим воровской бунт в Самаре, так нам это зачтется перед государем Федором Ивановичем, — размышлял вслух дьяк Иван. — Глядишь, радение мое приметит сам Андрей Яковлевич Щелкалов, думный дьяк и соправитель при Борисе Федоровиче Годунове! — имена великих людей дьяк Иван даже в далекой от Москвы Самаре произносил с невольным душевным трепетом. — Коль приметит в счастливый час, то и к себе в Посольский приказ, тут как тут, взять может! Ишь ты-ы, спокойно спит стрелецкий голова Федор Елизарьев сын, — проворчал дьяк Иван, подходя по скрипучему утоптанному снегу к крыльцу второго на Самаре человека. — Ва-ажничает перед приказным дьяком Федька! На мои поклоны даже головой не качнет! — Дьяк Иван недолюбливал стрелецкого голову Ельчанинова за то, что был тот к нему непочтителен, величаясь тем, что занят возведением оборонительных сооружений и ратной службой, а не «пероскрипеньем» как не единожды с презрением говорил Ельчанинов среди своих сотоварищей.

— А вот тут как тут и поглядим вскоре, чья судьба будет счастливее, Федор Елизарьев сын! — бубнил себе под нос дьяк Иван, дергая за ручку звонкого колокольчика, который резво затренькал в сенцах за дверью. — И кто из нас наипервейшим будет в Москве!

В сенцах послышались грузные шаги, полусонный голос недовольным тоном спросил:

— Кой бес по ночам шастает, а?

Дьяк Яван, в душе радуясь, что прервал крепкий сон стрелецкого головы, столь же неласково прокричал в ответ:

— Не бес, стрелецкий голова Федор, шастает, а приказной дьяк Стрешнев, тут как тут, по государеву «слову и делу» пришел от воеводы князя Григория! Отворяй дверь, велено тебе срочно дело свершить весьма важное!

За дверью гулко громыхнул дубовый засов, в проеме, накинув кафтан поверх исподнего белого белья, объявился стрелецкий голова Федор, высокий, плечистый, с горбатым носом и черной клинышком бородкой. В его облике угадывалась примесь крови потомков из южных, из-за реки Терек, народов, которые, спасаясь от турок и персов, немалым числом и поныне бегут через горы к терским и донским казакам на государеву службу.

Дьяк Иван объявил стрелецкому голове повеление воеводы и добавил, что теперь же идет поднимать с постели ката Петрушку, чтоб готовил допросную снасть и разжигал жаровню…

Лохматый и нечесаный кат Петрушка, ковыляя на с детства вывихнутых ногах, зевая редкозубым, в кабацких попойках выбитым ртом, ворчал, проклиная прикованных цепями к срубу дюжих литовских стрельцов, из-за которых приказной дьяк не дал ему толком даже уснуть! Поднял с соломенного матраса в пору первых петушиных перекличек. Раздетые по пояс, светловолосые и голубоглазые, литвины опасливо следили за молчаливым, на весь божий свет злым из-за собственного уродства катом Петрушкой. Не стерпев боли, надрывно кричали, когда плетеный кнут со свистом опоясывал рубцами изрисованные спины и плечи. Дьяк Иван сидел за грубо сколоченным столом, старался не смотреть на орущие, искусанные до крови губы истязуемых и твердил свои вопросы с упорством лесного дятла:

— Какие воровские речи сказывал при вас атаман Матюшка Мещеряк стрелецкому голове Семейке Кольцову? Кто, тут как тут, послан Матюшкой из Самары на Яик к разбойным атаманам с призывом идти на Самару, город порушить и государевых ратных людей с Волги согнать? О чем воровской атаман Матюшка сговаривался с государевым ослушником князем Шуйским?

— О том ничего не ведаю! — твердил рыжеволосый литвин Казимир, напрасно стараясь, гремя цепями, увернуться от очередного сноровистого удара кнутом. — Не вхож я был к воровским казакам! Туда вхож был только наш сотник да отрок Митроха для передачи снеди! А что спьяну сболтнул, так это для похвальбы, а не в угрозу воеводе! А-а, дьявол кривоногий! Бьешь без жалости! Так бы и черти тебя в аду жарили, не взирая на твои вопли и слезы!

— О чем говорили Семейка и Матюшка? Кого посылали на Яик с призывом идти на государев город порушить его и стрельцов согнать? Запираешься, вор! Петрушка, подсунь государевым изменникам под стопы жаровенку, авось от горячих угольков языки-то у них, тут как тут, помягче станут! — а сам, чтобы не задохнуться запахом горелого человеческого мяса, зажимал левой двупалой клешней ноздри тонкого остренького носа с черной бородавкой на горбинке.

Наутро невыспавшийся, с красными от дыма и гари глазами, но с сияющей улыбкой дьяк Иван вошел в горницу воеводы Засекина, от которого с порожней посудой только что проворно ушла рослая и полнотелая стряпуха Арина, успев поясно поклониться приказному дьяку. Не дожидаясь вопроса князя Григория, с порога сдернул шапку и радостно объявил: