Владимир Буртовой - Последний атаман Ермака

— Видел твоего сродственника, атаман Матвей, — сказал через неделю Митроха, пришедши поутру с тяжелым чугунком и с караваем хлеба. На поясе, привязанный за узкое горло, тяжело висел медный жбан. Отрок поставил чугунок на стол, осторожно отвязал жбан, снял с него крышку — по горнице пошел ароматный запах.

— О-о, матерь божья — свекольный квас! — от радости Ортюха так хлопнул ладонью Митроху по правому плечу, что отрок откачнулся к срубовой стене. Там его бережно принял в руки Иван Камышник со словами:

— Убьешь так нашего кормильца, дубина ты стоеросовая! — заботливо глянул в испуганное лицо Митрохи. — Надо же, приложился своей медвежьей лапищей, у отрока глаза едва напрочь не выскочили!

Ортюха и сам страшно испугался, увидев, как Митроха, несколько раз мелко перебрав ногами, отлетел от стола к лавке, где сидел Иван Камышник.

— Прости меня, Митроха! Воистину я олух царя небесного, не иначе! От радости испить любимого кваса, принял тебя за Ивана, которого не то что ладонью, а и тесовой дубиной с лавки не собьешь!

— Да чего там! — улыбаясь в ответ, сказал Митроха, поднял с пола слетевшую с головы шапку, возвратился к столу. — И я не кувыркнулся бы так, будто пьяный кабацкий питух, кабы в тот момент не стоял на одной ноге!.. Матушка Арина днями приготовила новый заквас, теперь он настоялся так, что в ноздри шибает не хуже, чем забродившее пиво.

Матвей Мещеряк ради осторожности оглянулся на полуоткрытую дверь в стрелецкую сторожку — оттуда доносился неторопливый разговор литовцев, которые то и дело вставляли в свою речь русские слова. «Кажись, воевода малость успокоился после отплытия наших казаков из Самары, не опасается, что нас могут отбить силой. Ну что же, это к лучшему, не стал так следить за каждым нашим шагом… Надо будет через Симеона попросить, чтобы нас хотя бы на часок в день перед сном выводили прогуляться по свежему воздуху». — И к Митрохе с вопросом: — Что сказал тебе Наум при встрече?

Отрок в радостной улыбке обнажил передние редкие зубы, затараторил, словно за ним гнались пронырливые от воеводы земские ярыжки, грозя догнать и палками исколотить!

— Сказывал Наум, что женки ваши во здравии и нужды ни в чем не испытывают. А навещает их сам литовский голова Кольцов да хозяин избы стрелецкий десятник Игнат Ворчило… Приметил я, атаман, что козлобородый ярыжка с дивным именем Антиох, неведомо по чьему повелению, почитай что каждый раз идет по пятам за тем десятником к дому, где живут ваши женки, затаясь за углом амбара, ждет его выхода, а опосля того шкандыбает к дому, где Игнат живет у стрельца Ромашки, брата своего.

— Игнат ведает, что за ним ярыжка следит? — забеспокоился атаман Матвей: «Не доставало еще, что и за Наумом дьяк Иван приклеит земского ярыжку, за каждым шагом следить будет. А Науму по моей просьбе, переданной через Симеона, надобно спешно покидать Самару и всеми способами постараться пройти в Кош-Яик к атаману Барбоше! А при слежке сделать это будет сложно, могут из города не выпустить».

— Того не знаю, атаман Матвей, — ответил негромко Митроха, быстро глянул на дверцу, прошептал: — Может, сказать десятнику, чтоб поостерегся?

— Скажи, братец. Да и сам будь настороже. Не зря говорят, что бог любит праведника, а черт ябедника! А ярыжки что ни на есть наипервейшие ябедники, служат воеводе за деньгу. Князь Григорий знает, что ты к нам вхож, и за тобой может пустить кого-нибудь. Пронюхает, что вести с воли к нам приносишь, батогами может отпотчевать за милую душу. А нам жаль тебя, ты славный отрок, из тебя добрый был бы казак!

Митроха засмущался от похвалы атамана, веснушки стали почти невидимыми на покрасневшем лице, он нахлобучил шапку почти на глаза, подхватил с ужина оставшийся чугунок и поспешил на выход, чтобы караульные стрельцы не поинтересовались, почему он так долго не выходит из горницы.

— Вот такие, братцы, дела, — сказал Матвей, крестясь и усаживаясь за стол завтракать, — не вовсе беспечен наш князь Григорий! И чует мое сердце, что скоро зимние вьюги с полуночной стороны принесут нам новые известия!

Если бы среди зимних морозов с холодного неба нежданно ударила трескучая молния и расколола тесовую крышу губной избы, Матвей Мещеряк не так бы удивился. Когда к вечеру вьюжного декабрьского дня после ужина неожиданно открылась малая из караульной комнаты дверь и в нее без труда проскочил дьяк Иван Стрешнев, под сердцем у атамана екнуло: «Ну вот, прислал из Москвы правитель Годунов государев указ, как с нами поступить? Милая Марфуша, молись за нас богородице…»