Владимир Буртовой - Последний атаман Ермака

— Сказана эта угроза принародно, а стало быть, чтобы не уронить себя лицом в грязь, будто устрашился казаков, пойдет хан Урус на Кош-Яик! И пойдет всей ордой, а не как Шиди-Ахмед, с малым войском, который, похоже, решил, что казаков не более двухсот человек. Скоро ли пойдет? Боюсь, дождется зимы, когда Яик льдом покроется, тогда пеши легко добраться до вала и частокола. Ну да ничего, и мы не в лесу родились, не пням молились!.. Жаль, правда, так мечтал семьей мирно пожить, оттого и в Сибирь с воеводой сызнова не пошел. Да, видно, наш рок такой — биться с набеглыми степняками…

Богдан выслушал сетования Матвея понимаючи, а на слова о зимнем походе хана сказал:

— Зимы ждать не будет! По осени, когда трава в степи начнет сохнуть, орда откочует к югу, в теплые края. Они ведь сено не косят коням да овцам в зиму, выпасают скот на подножном корму. А здесь снега такие ложатся, что ни кони, ни тем паче овцы его не осилят разгребать копытцами, начнется падеж. Ждать надо хана Уруса вскоре. И готовиться к долгой осаде, которая и покажет, у кого ратный дух крепче! Иди, Матвей, завтра поутру соберем есаулов, стариков да и порешим, кому и чем заняться в канун Урусова нападения.

— А главное, побольше заготовить солонины, чтобы мясо не испортилось, да рыбицы насолить в кади! Уху можно варить и из соленой рыбы.

Матвей с улыбкой заметил, что это здорово придумано — взять с ногаев при выкупе три куля соли.

— В здешних степях сель добыть трудно, ее из бухарских краев привозят. Тамошние подневольные людишки сказывают, ее из морской воды в каком-то заливе выпаривают. Работа тяжкая, иные пленники при скудном кормлении долго не живут… Поутру отправим казаков на берег сено косить. Все, что скосят — снесем на остров, здесь и сушить будем. Ежели осадят ногаи нас, так чтобы было чем коней да скотину какое-то время кормить, не сразу чтобы под нож все стадо пускать. Бог весть, может статься, что и до поздней осени будет Урус стоять, дожидаясь, когда последний казак от бескормицы дух испустит! Должно сведущ, как с вами в Сибири тяжкий голод приключился, порешит и нас измором извести раз и навечно.

Вечером в тесноватую избу атамана Матвея, постучав в дверь, вошел отмытый и причесанный Митяй, остановился у порога, бросил смущенный взгляд зеленых глаз на хлопотавшую Марфу — на простеньком самодельном столе она расставляла деревянные миски и ложки, горкой на деревянном блюде высился ломтями нарезанный свежеиспеченный ржаной хлеб, от которого шел щекочущий ноздри ароматный запах. Повинился с поклоном:

— Никак я не ко времени, атаман Матвей? Тогда зайду попозже, — кашлянул в руку и хотел было шагнуть за порог, но Матвей посунулся на лавке дальше в угол, освобождая место молодому казаку.

— Садись, друже, садись рядышком! Ежели к чугунку с кашей поспел — грех пятиться! А мы с тобой сибирской каши наглотались досыта, чтобы церемонии разводить между собой. Вижу, сказать еще что-то хочешь, так ли? Марфа, поставь Митяю миску, вместе отужинаем, разговоры говорить опосля будем.

— Да Маняша нас с тестем Томилкой уже кормила, — смущенно проговорил казак, потом добавил. — Но коль хозяйка зовет к столу — грех упираться, как та коза старика Кондратия из ватаги Емельяна Первого!

Марфа приветливо улыбнулась Митяю, с полки на стене сняла еще одну миску и ложку, поставила на столешницу.

— Садись, Митя! После ногайского плена тебя твоя молодая женушка должна хорошенько откармливать, хоть три раза ужином потчевать — все впрок будет. Тятя, иди к столу, каша упрела!

Из-за перегородки вышел, сутулясь в низковатой избенке, промысловик Наум Коваль, перекрестился на икону, сел за стол напротив зятя. Ожидая, когда Марфа внесет в избу с костра чугунок, задумчиво водил пальцем по столешнице около себя, где виден был темно-коричневый срез овального сучка. От чугунка, поставленного Марфой на угол стола, шел густой пар, пахло костром, упревшим пшеном и бараньим мясом.

— Ешьте, разговоры от вас никуда не убегут, — строго сказала Марфа, щуря из-за горячего пара карие продолговатые глаза. — Грешно за столом пищу принимать и о деле толковать!

После ужина Матвей позвал Митяя к костру, который полыхал горячими язычками огня, присел на короткое толстое бревно, усадил рядом казака.

— Сказывай, что у тебя осталось недоговоренного при людях, — попросил атаман. Он догадался, что не обо всем поведал Митяй там, на берегу, при обмене его и двух казаков на ханскую сестру. Что-то важное и тайное от всех осталось для беседы с глазу на глаз со своим испытанным атаманом.