Владимир Буртовой - Последний атаман Ермака

Через час примерно Иван Камышник с идущего сзади струга приметил устье малой речушки, которая открылась взгляду тогда, когда струг атамана уже миновал это место.

— Атаман! — громко выкрикнул есаул, размахивая над головой снятой шапкой. — Чалим сюда! Глядь, какое местечко уютное.

Матвей по достоинству оценил находку. Действительно, устье речушки закрывалось высоким, шагов в сто, холмом с густыми зарослями кустарника и редких деревьев, так что издали не сразу поймешь, что, упершись в холм, речушка круто сворачивает на юг и сливается с просторной и радушной Волгой в сотне саженей ниже по течению.

— Навались, казаки! Пристанем к берегу, кашу сварим и роздых рукам дадим!

Через полчаса, обогнув холм и войдя в устье речушки, шириной десять саженей, не более, со склонами, укрытыми травой, кустарником и буйным лесом, струги пристали к берегу. Казаки дружно подтянули суденышки носами на неширокую полосу песка, по заведенному правилу снесли котлы и под руководством старца Еремея, распорядителя казачьим пропитанием, принялись варить лапшу с салом.

Несколько казаков, раздевшись до исподних панталон, небольшим неводом полезли в речушку наловить рыбы для ухи. По берегу запылали с десяток жарких и малодымных костров.

Матвей Мещеряк собрал около себя до двух десятков вновь приставших к ним мужиков, одетых в изношенные армяки, обутых в лапти, но вооруженных саблями и бердышами.

— Пищали я им не давал, атаман Матвей, — пояснил десятник Прокоп, бывший некогда пушкарем в Кашлыке и оставленный у промысловика Игнатия Сурка за старшего над хворыми казаками, — боялся сильной пальбой на себя чужих навести. А вот саблями и бердышами наловчились драться не хуже служилых стрельцов!

Атаман внимательно осмотрел новых товарищей — половина молодые, половина таких, кому под сорок лет, спросил:

— Где же ваши семьи, казаки? Уйти из дому легко, трудно возвернуться, когда за плечами будет разгульная, по понятиям бояр, жизнь, клеймо вора и указ Боярской думы ловить вас и вешать, хотя и вины за вами будет не больше, чем у воробья, который залетел на мужицкое подворье поклевать проса вместе с желтопузыми цыплятами!

Новоприбывшие переглянулись молча, а один из них, степенный чернобородый мужик с неспешными движениями рук, снял шапку, словно за всех перекрестился трижды и ответил:

— За нами и так, атаман, грехов супротив бояр и служилых дворян предостаточно. Кто коня увел из табуна, кто в чужом лесу дров нарубил без дозволения и от батогов бежал, а кто, наоборот, на чужое подворье петуха пустил… красного, в отместку за боярские злобные проделки. Конь и дважды клеймом меченный не худо может послужить, был бы наездник опытный, — и с прищуром черных глаз с густой сеткой морщин улыбнулся, посмотрел на атамана.

— Как зовут тебя, казак? — спросил Матвей, отметив про себя, что прочие мужики относятся к нему с уважением.

— Родитель нарек Сильвестром, не отрекаюсь от своего имени даже в бегах. У себя дома был за старосту, и среди этих мужиков семеро из моего села, прочие по дороге на Волгу прилепились, чтобы сообща к казакам пробираться. На счастье, набрели на ваших казаков, у Игнатия на поправке бывших, около них и остались.

— Добро, Сильвестр. Я принимаю вас в свое войско, пока не столь многолюдное, а ты будь над новыми казаками за десятника. Чтобы порядок и дружба были нерушимы, без этого казакам не выжить супротив кочевников и татар!

— Да будет по твоей воле, атаман! А мы все тебе в полной покорности, — ответил Сильвестр и снова перекрестился.

— На этом и скажем: «Аминь!» — улыбнулся Матвей. — А теперь идите к котлам, ужин готов. — Он встал с примятой травы, оглянулся, отыскивая место, где хлопотливая Марфа и ее неразлучная подруга Зульфия готовили им с Ортюхой ужин. Оглянулся на знакомый голос с верху берега.

— Атаман Матвей, бери ложку, идем быстрее лапшу изничтожать! — позвал его Наум Коваль от своего костра под низкорослым раскидистым вязом, макушку которого несколько лет назад сожгла молния, так что ствол с несколькими до сей поры черными толстыми ветками торчал из зелени листьев, напоминая вскинутую вверх огромную руку великана с растопыренными пальцами. У костра хлопотала раскрасневшаяся от трескучего огня и июньского уходящего на запад солнца Марфа, подоткнув подол легкого голубого кафтана под яркий желтый пояс, чтобы не мешал возиться с котлом и мисками. Шелковые шаровары Марфы заправлены в сапожки, купленные Матвеем в подарок вскорости по прибытии в Москву. Сибирские грубой кожи сапоги изрядно износились, да и не к лицу такой красивой девице ходить в них по московским улицам.