Лев Вершинин - Наследники бога

Мускулистое мужское тело.

Слишком мужское. На зависть иным, хвалящимся успехами на ложе. Пожалуй, даже чересчур мужское (не зеленый ли напиток тому виной?).

И голова ребенка.

Ну что ж. Священный посев, как известно, вершат не головой.

Один из безликих, тот, что слева, слегка касается Пиррова лба. Второй, который справа, приподняв подбородок избранника, заглядывает ему в глаза и неслышным шепотом произносит напутствие.

А потом Пирр, слепо вытянув руки, делает шаг.

Еще один.

Опускается на ковер, расстеленный у стены, в ждущие, нетерпеливые женские объятия.

И широкие мясистые спины столпившихся в круг иллирийцев закрывают от взора Кинея происходящее.

Он – свой, но – чужак.

Ему заповедано видеть священные таинства варваров. Он может только слышать.

И афинянин слышит:

…невнятный шорох;

…звонко-протяжный, едва ль не болезненный полувздох-полустон;

…короткое, хриплое, почти звериное рычание;

…сдавленный, глухой стон толпы.

А затем где-то во тьме раздается удар колотушки в туго натянутую кожу невидимого барабана.

Удар. Удар. Удар. Удар…

Все быстрее, быстрее, быст…

Томительный протяжный крик.

Тишина.

Урчание толпы.

Уд-дар. Уд-дар. Уд-дар…

Захлебывающийся всхлип, полный истомы.

Тишина.

Гулкое дыхание застоявшегося стада.

Удар-удар-удар-ударударударудар… удаааар!

Исступленный вой, на вдохе.

Тишина.

И вновь, и опять, и еще раз!

И еще!

Боги! Возможно ли такое?!!!!!!

Ему же всего одиннадцать, боги!

Тишина.

И тьма…

Тотчас нечто влажно-прохладное коснулось лба. Открыв глаза, Киней видит над собой лицо Главкия. А вокруг – привычные стены, стол для письма, полка со свитками, очаг, отделанный горным хрусталем.

Он в своих покоях.

И сам царь иллирийцев, уподобившись сиделке, отирает холодный пот со лба.

– Все уже позади. Не бойся, – проползают словно сквозь толстую парфянскую вату слова, произносимые намеренно внятно и подчеркнуто раздельно. – Слабость скоро пройдет. Вы, эллины, изнеженный народец. Мало кому из вас под силу выдержать встречу с посланницей Тех, Кто Выкармливает Корни. Сейчас ты уснешь, Киней. И проснешься полным сил. Но перед тем, как уснуть, услышь и запомни…

Афинянин не сопротивляется. Он слышит. И запоминает.

– Ты – друг Иллирии, мой и Пирра. Поэтому тебе позволили увидеть запретное для чужих. Но лучше будет, если ты никогда и никому не расскажешь о том, что видел. Даже своему заморскому другу…

Что?! Что он сказал?!

– Я не могу приказывать тебе, Киней. Ты эллин, и ты свободный человек. Ты вправе не слушать меня. Но все же – послушай. Так будет лучше для всех…

Киней кивает, даже не думая протестовать.

Он не скажет никому ни слова.

Он понял: так будет лучше.

Сквозь плотные, тугие затычки в ушах проскальзывает искра иронии.

– В остальном – твоя воля. Пиши, что угодно. О чем пожелаешь. И о ком захочешь. Но старайся все же, гость мой и друг, не угодить босой ногой в осиное гнездо. Надеюсь, ты понял, о чем я?

Тяжелые зрачки Главкия ловят глаза Кинея.

Менее всего схож этот взгляд немолодого варвара, неловко закутанного в щегольской, заморский, по последней афинской моде расшитый гиматий, со взглядом коровы, на которую напялили седло…

«От Кинея-афинянина Гиерониму из Кардии – привет!

…Ты просишь меня, друг, описать здешние таинства, ибо из предыдущего письма моего понял, что иные из них схожи с теми, что бытовали у нас, эллинов, в стародавние, мифические времена.

Что ж, изволь:…

Вот так примерно, в общем и целом, обстоят дела с интересующей тебя проблемой. От досконального же описания подробностей воздержусь по причинам, перечислять которые здесь не время и не место, отметив только, что слишком многие в здешних, на первый взгляд, неискушенных краях обучились искусству вскрывать не адресованную им переписку.

Прими на веру мои слова, любезный друг, и раздели со мной надежду услышать интересующее тебя при личной встрече, каковая, не устаю верить, все же состоится. Во всяком случае, последние события – как те, о которых ты любезно поставил меня в известность, так и происходящее в наших местах, – насколько можно судить, вполне предполагают такую возможность…

…Искренне благодарю тебя за милое письмо, и особо – за отрывки из последних произведений, получив которые, я, верный почитатель твоего дара, сей же час уединился в кабинете, запершись на засов ото всех и вся и поставив на страже своего покоя дюжего фракийца, не уступающего Гераклу ни мощью мышц, ни размерами дубины, настрого приказав сему сыну Родопских ущелий не пропускать ко мне никого, кроме, естественно, моего покровителя Главкия. Могу ли я передать, как трепетали руки мои, расстегивая застежки на футлярах?! Должен сознаться: годы интеллектуального голода и отсутствие подходящего круга общения превратили нормальную библиофилию, свойственную каждому разумному человеку, в подлинную библиофагию.