Гилель Бутман - Время молчать и время говорить

Неплохой парень был Володя Веселов. Да вот вбил я себе в голову заранее, что мой первый сокамерник будет подсадной уткой, и это мешало нашим контактам.

А через несколько дней дверь в камеру открылась, и в нее вошел наш "третий". Высокого роста крепкий мужчина лет пятидесяти пяти. Он был стрижен и в зэковской робе – прибыл из лагеря. Сбросив на койку матрас и подушку, он крепко пожал мне руку и представился:

– Израиль Натанович.

Какая радость! Еврей! Ну, теперь мы живем! Не все время жизнь черна, нет-нет да промелькнет и крапинка.

Еще через неделю Володю Веселова забрали, а нас перевели в другую камеру, на галерею. Дверь за нами закрылась, и мы радостно посмотрели друг на друга. Недаром поется в популярной израильской песне о том, как хорошо и как приятно "сидеть" братьям вместе.

Облава на волка продолжалась по всем правилам.

Кончалась третья неделя непрерывных допросов. Я все еще отвечал на каждый вопрос "отказываюсь давать показания" – в соответствии с тактикой, разработанной Комитетом во время "учебного" допроса Гриши Вертлиба, но все чаще и чаще я спрашивал себя: доколе?

Только теперь мне стала понятна цена, которую платили мои нервы за трехнедельное молчание, и только сейчас высветилось, почему надо было меня допрашивать длинный рабочий следовательский день, зная заранее, что мой ответ будет все тем же: "Я отказываюсь давать показания".

Им надо было, чтобы я слышал их вопросы. А вопросы были такими:

– Подозреваемый М. Д. на допросе (число, месяц) показал, что… Что вы можете сказать по поводу этих показаний?

– Я отказываюсь давать показания.

– На допросе (число, месяц) подозреваемый С. Д. показал, что… Что вы можете сказать по поводу этих показаний?

– Я отказываюсь давать показания.

– Михаил К. на допросе (число, месяц) показал, что… Что вы можете сказать по поводу этих показаний?

– Я отказываюсь давать показания.

Кислых все тщательно записывает. Я расписываюсь. Теперь он откладывает ручку в сторону.

Маленький перерыв. Начинается "свободная беседа".

– Гиля Израилевич, меня не удивляет ваша линия поведения. Мы беседовали с вашими товарищами. Мы знаем ваше упрямство. Вы знаете, что ваши бывшие однокурсники по юридическому институту Грошев и Конокотов работают у нас. Мы у них интересовались по поводу вас. Гиля Израилевич, вы копаете себе большую яму. Я уже говорил вам не раз, что суровость наказания зависит не только от ваших общественно опасных деяний, но, в первую очередь, от вашего отношения к содеянному, от искренности и глубины вашего раскаяния. Вы что-нибудь слышали о деле Николая Брауна? Я вел это дело перед вашим. Главный обвиняемый по делу – сын известного поэта Брауна и поэтессы Комиссаровой. Но, как говорится, в семье не без урода. Николай Браун попал под плохое влияние и сколотил антисоветскую организацию. В ней были даже евреи, хотя это была организация с фашистским и антисемитским уклоном. Они тренировались в стрельбе по изображению еврея. Конечно, я не хочу сравнивать их с вами, у меня нет сомнений в вашей личной порядочности, хотя оступиться может каждый. Важно только вовремя понять свои ошибки и сделать выводы. В группе Брауна было много грязи: и наркотики, и гомосексуализм, и даже под видом сотрудников Уголовного розыска ограбили тетю одного из участников по его наводке. Кстати, она еврейка по национальности, вдова зубного врача.

Так вот, в группе Брауна не все сделали нужные выводы, и результаты были печальными для тех, кто их не сделал. Из двоих – один, который наломал гораздо больше дров, но вовремя все осознал и глубоко раскаялся, получил лишь четыре года, а другой – за гораздо менее опасные деяния – получил семь, да еще ссылку. Гиля Израилевич, вы неглупый человек, сделайте правильные выводы, пока не поздно. Подумайте о вашей жене и дочери, я знаю, что их судьба вам далеко не безразлична.

"Свободная беседа" закончена. Кислых возвращается за стол. Начинает записывать очередной вопрос. То и дело в кабинет заходят другие следователи, о чем-то спрашивают Кислых, он объясняет. Они с сожалением, как на неисправимого дурачка, поглядывают на меня и уходят. Кислых зачитывает очередной вопрос:

– А. Ф. на допросе от (число, месяц) показал, что… Что вы можете пояснить по существу этих показаний?

– Я отказываюсь давать показания.

Майор Кислых был в то время, по-моему, одним из лучших, а, может быть, и лучшим следователем ленинградского КГБ. Будучи ломом, при помощи которого перевернули мою судьбу, он представлял собой, в какой-то степени, слепое орудие, и поэтому даже сегодня я не испытываю к нему ненависти. На фоне остальных следователей КГБ в Ленинграде, прожженных циников, не верящих ни в Бога, ни в черта и готовых служить тому из них, кто предложит лучшие условия. Кислых, как мне кажется, был одним из немногих, кто служил не за страх, а за совесть. Он, по-моему, верил в справедливость строя, который защищал, считал нас врагами этого строя и вложил все свои недюжинные для советского следователя способности, чтобы выполнить "социальный" заказ. Изложив в обвинительном заключении факты моей деятельности более или менее правильно, он сформулировал юридические выводы из них, употребив целую систему следственно-цирковых трюков и передержек. Как человек умный, он безусловно понимал, какой должна была быть правильная юридическая квалификация наших действий и какой должна была быть наша ответственность. Встав на путь "цель оправдывает средства", майор Кислых придет рано или поздно к общему знаменателю с остальными рыцарями "комитета застенков" и будет служить, как и другие, не за совесть, а за страх и привилегии.