Бернард Корнуэлл - Горящая земля

Лагерные огни все еще тлели, наводя на мысль, что мы спим.

Мы уехали достаточно шумно, чтобы потревожить мертвых на маленьком кладбище Тунреслима, но датчане, наверное, и сами шумели и понятия не имели, что мы покинули лагерь.

— Мы не можем поступать так каждое утро, — проворчал Элфволд.

— Если они собираются на нас напасть, они нападут именно этим утром, — ответил я. — А к завтрашнему дню мы уже будем в их крепости на вершине.

— К завтрашнему дню? — удивленно переспросил он.

— Если Эдуард прибудет сегодня, — сказал я.

Я планировал напасть на старую крепость, как только у меня появится такая возможность. Мне просто нужно было достаточно людей, чтобы предпринять восемь или девять атак одновременно.

Мы поехали в деревню и стали ждать — четыреста человек, готовых к битве. Я знал, что датчане могли заметить наш маневр, поэтому настоял на том, чтобы все остались в седлах.

Разбуженные жители деревни принесли нам кислого эля, а отец Хэберт, волнуясь, предложил мне чашу меда. Мед оказался на удивление хорош, и я велел подать его Этельфлэд и двум ее служанкам — единственным женщинам в нашем войске.

— Если датчане нападут, — сказал я ей, — ты останешься здесь со своими телохранителями.

Она с сомнением посмотрела на меня, но в кои-то веки не спорила.

Все еще было темно. Единственными доносившимися до нас звуками были стук копыт беспокоившихся лошадей да позвякивание уздечек. Иногда кто-нибудь подавал голос, но большинство людей, ссутулившись, спали в седлах. Из дымовых отверстий в крышах домов поднимался дымок, сова печально ухала в лесах, и я почувствовал, как озноб уныния охватил мою душу. Я не мог стряхнуть с себя это уныние.

Я прикоснулся к молоту Тора и вознес молитву богам, чтобы те послали мне знак, но все, что я слышал, — это повторяющийся печальный крик совы.

Как я смогу взять две крепости? Я боялся, что боги покинули меня, что, явившись на юг из Нортумбрии, я лишился их благосклонности. Что я сказал Альфреду? Что мы здесь для того, чтобы забавлять богов, но как богов могло позабавить мое предательство? Я вспомнил о разочаровании Рагнара, и воспоминание об этом пронзило мою душу. Я вспомнил презрение Бриды, зная, что заслужил его. Тем утром, когда край неба позади меня стал светлей, когда на нем появилась серая полоса, я чувствовал себя никчемным. Я чувствовал себя так, как будто у меня не осталось будущего, и ощущение это было таким сильным, что я был близок к отчаянию.

Я повернулся в седле, ища глазами Пирлига. Валлийский священник был одним из немногих людей, которым я доверял всем сердцем, и мне был нужен его совет. Но не успел я его окликнуть, как раздался предупреждающий крик:

— Приближаются всадники, господин!

Я оставил Финана и горстку людей в качестве наших единственных часовых. Они разместились на краю полей, на полпути между деревней и старым домом, и теперь Финан послал человека, чтобы тот предупредил меня о продвижении датчан.

— Они в лесу, господин, — сказал мне этот часовой, — рядом с нашим лагерем.

— Сколько?

— Трудно сказать, господин, но, похоже, целое полчище.

Это могло означать как двести, так и две тысячи, и благоразумие велело мне подождать, пока Финан не подсчитает точнее численность врага. Но я был в мрачном расположении духа, чувствовал свою обреченность и отчаянно нуждался в знамении, даруемом богами. Поэтому повернулся к Этельфлэд.

— Жди здесь со своими телохранителями, — сказал я и, не дожидаясь ответа, вытащил из ножен Вздох Змея.

Звук длинного клинка, царапающего устье ножен, принес мне утешение.

— Датчане в нашем лагере! — крикнул я. — И мы их убьем!

Я бросил своего коня в галоп — того жеребца, что забрал у Алдхельма. Это был хороший конь, должным образом вышколенный, но я все еще не привык к нему. Элфволд догнал меня.

— Сколько их там? — спросил он.

— Достаточно! — крикнул я в ответ.

Я почувствовал прилив безрассудства, легкомыслия — и знал, что это глупо. Но я рассудил так: датчане нападут на лагерь, почти сразу поймут, что мы этого ждали, и тогда будут вести себя осторожно. Я хотел, чтобы они не успели ничего понять, поэтому заставил коня перейти на рысь. Весь мой отряд, больше трехсот человек, вереницей следовал за мной по тропе. Первые дневные тени лежали в колеях, птицы взлетали из леса впереди.

Я повернулся в седле — и увидел копья и мечи, топоры и щиты. Воины-саксы, в серых кольчугах в сером рассвете, с мрачными лицами под козырьками шлемов. И во мне стала вздыматься ярость битвы. Я хотел убивать. Я пребывал в мрачном настроении, решив, что должен бросить себя на милость богов. Если они хотят, чтобы я выжил, если пряхи желают вплести мою нить обратно в золотую ткань, тогда я переживу это утро. Знамения и знаки, мы делаем то, что они велят — поэтому я поскакал вперед, чтобы узнать волю богов. Это было глупо.