Юзеф Крашевский: Калиш (Погробовец)

Уже горели многочисленные свечи, ожидало духовенство, когда послышались трубные звуки и по покрытой сукном дороге выступило из замка шествие. Впереди шли гофмейстеры с белыми жезлами и воеводы со знаменами, за ними князь и княгиня, окруженные придворными чинами.

Пшемыслав был одет в пурпурное платье, на голове был золотой шлем. Он шел с открытым лицом, мужественный, радостный, сознавая, что происходит теперь событие величайшей важности.

Рядом с князем, величественная и красивая, в парчовом платье, затканном золотом и украшенном легкими, как туман, кружевами, шла королевна, долженствующая ныне стать королевой. Счастье еще усилило ее красоту.

У порога их ждали Свинка и Ян. Они окропили князя святой водой и повели к алтарю, а два других епископа сопровождали Рыксу.

Раздались песнопения, вознесся дым кадильниц, архиепископ начал служить обедню.

После прочтения Евангелия Свинка обратился к князю, который подошел поближе принести присягу. Перед ним держали Евангелие и крест.

Пшемыслав встал и тогда его миропомазали. Затем в боковом притворе на него надели королевскую мантию, золотые сандалии.

Эта одежда была одновременно и королевской, и духовной и должна была напоминать, что Божий помазанник должен быть и священником, охраняющим закон и правосудие, быть олицетворением всемогущества на Земле. Перед тем его опоясали мечом, так как пользоваться им надлежало земному владыке, а не духовному лицу.

Пшемыслав вытащил меч, взмахнул им во все четыре стороны и обратно вложил в золотые ножны.

Тогда он стал на колени, а Свинка надел ему на голову тяжелую, твердую корону Храброго. Но она лежала на его голове, словно по заказу сделанная.

В левой руке Пшемыслав имел державу, в правой — скипетр.

Затем, после причастия, короля посадили на трон и приступили к коронованию Рыксы, а когда королева села рядом с мужем, грянул гимн, подхваченный всеми голосами, могучий, благодарственный.

Еще дрожали в воздухе последние слова гимна, когда архиепископ воскликнул:

— Да здравствует король! Да здравствует королева!

Крик повторили присутствующие, развернули знамена, ударили в колокола, заиграли трубы.

Архиепископ и епископы отвели королевскую пару в замок через шпалеры густо стоящего народа, желавшего хотя бы взглянуть на своего коронованного владыку.

Среди этой толпы раздавались, однако, разные голоса. Одни видели лишь блеск и ожидали счастья и могущества, другие беспокоились, видя в этом как бы вызов и опасный опыт.

По углам слышался недоброжелательный и угрожающий шепот.

Многие долго не верили, что архиепископ решится на это, что он бросит вызов всем удельным князьям, приглашая их покориться и повиноваться. Теперь их недоверие сменилось гневом и угрозами, когда не осталось больше места сомнениям: король провозглашен!

Среди князей не было ни одного, который не чувствовал бы себя обиженным и в опасности.

Среди толпы, собравшейся на коронацию, скрывались их шпионы. Они слушали, как архиепископ, стоя у алтаря, говорил королю, что ему предстоит объединять королевство, вернуть утраченные земли.

Эти слова распространились повсюду, эхо их зазвучало в столицах всех княжеств, встревожило всех. Теперь князья должны были стать вассалами и слугами одного пана!

Но эти скрытые мысли тонули сегодня в победном хоре. Каждый из землевладельцев Пшемыслава чувствовал, что и на него сошла частичка королевской власти. Каждый стал более гордым и сильным.

Когда в замке начался пир, а массы публики расселись у расставленных столов, собираясь по уездам и соседству, некоторые более могущественные роды также собирались вместе, чтобы вспомнить свое старое единство. Но остатки Зарембов в Налэнчей блуждали, не находя себе приюта.

Старые друзья ушли от них, родственники держались в стороне; одни делали вид, что их не узнают, другие боялись подойти. Главные деятели измены, конечно, побоялись появиться открыто, но поручили нескольким лицам посмотреть и послушать.

Старик Зебро Налэнч и Нехлюй Заремба, хотя никогда ни в какие переговоры с Михном и Павликом не вступали, но в душе заступались за свои роды и поэтому им в особенности пришлось страдать, видя, как с ними обращаются.

Их попытки сесть к столу и завязать разговор встречали молчаливый отпор. Нехлюя не видели и не узнавали.

Блуждая среди столов, они встретились и остановились рядом.

— Ну что? — заворчал Зебро. — Здесь для нас ни скамьи, ни хлеба!