Юзеф Крашевский - Два света

— Но что мы будем делать одни? Кто утешит нас? — восклицал граф. — Нет, мы не можем и одного дня прожить без милой дочери!

— Ведь Карлин недалеко от Ситкова, — возразил президент. — Мы будем составлять одно семейство, попеременно жить вместе и там, и здесь…

— Ни я, ни жена моя не проживем без нее! Нет! — восклицал Гиреевич, ломая руки.

— Милый граф! Рано ли, поздно ли, но вы должны будете выдать дочь свою замуж…

Родители потребовали, чтобы молодые жили в Ситкове, потом предложили другие условия в подобном роде, спрашивая обо всем Зени, наконец постепенно делали уступки — и в тот же день совершено было обручение: со стороны Карлинских дорогим перстнем, оставшимся после прадеда, а со стороны Гиреевичей — старинным обручальным кольцом с солитером, которое, по преданию, принадлежало Марии Стюарт, — на что имелись свидетельства с печатями, прибавлял Гиреевич, с печатями!!

Тихий поцелуй, сорванный с губок Зени в углу гостиной, был самой важной печатью этого памятного дня. Вечером дан был приличный концерт. Виртуозка играла живо, весело, с вдохновением — и своей игрой привела Юлиану на память Полю… Гиреевич был в полном восторге. Он клялся, что Зени еще никогда не играла так, плакал и обнимал ее, а мать со слезами целовала голову и руки дочери… Юлиан также был взволнован, президент, не имея понятия о музыке, делал, что мог, но родители Зени сочли его необыкновенно холодным, потому что он не воздавал должной чести их божеству.

Свадьбу назначили через полгода, потому что надо было сделать пышное, но, по возможности, дешевое приданое, а на это требовалось немало времени. На другой день после обручения, занятый разными хлопотами Юлиан припомнил себе, что он совсем забыл дядю Атаназия и не попросил у него благословения… Надо было немедленно ехать в Шуру, и президент, со своей стороны, торопил его, вместе с ним хотели отправить и Анну, но мать не пустила ее.

Молодой Карлинский почти со страхом подъехал к жилищу дяди. Хозяина он встретил в длинной аллее, ведущей прямо к дому. Старец с палкой возвращался из Гор и, здороваясь с племянником, упомянул о поэте и Поле, не зная, как сильно поразит его этим…

— Иду из Гор от Юстина и Поли, — сказал он. — Что-то не везет им счастье, червь точит эту молодую и прекрасную чету. Решительно не понимаю их… Приехали со слезами и теперь сидят дома, задумчивые, и страдают, как будто уже разочаровались друг в друге. Вот каково человеческое счастье! Почти не попробовали его, а уже во рту стало горько.

Юлиан покраснел, смешался и поспешно отвечал дяде:

— Не станем говорить о них… Сегодня больше, нежели в другое время, я боюсь печальных предвещаний для моей будущности…

— Так ты думаешь о будущем? Слава Богу! — перебил Атаназий. — А мне президент наговорил тут о каких-то планах насчет твоей женитьбы… Да еще на ком? На дочери Гиреевичей! Ты очень молод для женитьбы, притом еще не имеешь цели в жизни и, наконец, должен сознавать обязанности своего звания. До сих пор ты ничего не сделал ни для общества, ни для себя, ни для нас, следовательно, имеешь ли право думать о женитьбе?..

— Милый дядюшка! — отвечал Юлиан, постепенно приходя в большое замешательство. — Что же можно сделать в теперешние времена?

— Все! Во-первых, быть полезным гражданином, во-вторых, избрать себе дорогу, предположить цель… Но прежде всего и главным образом, образовать в себе духовного человека… Ты колеблешься, до сих пор не сделался никем и ничем, доброе, любимое дитя мое!.. И остаешься еще ребенком, каким был в колыбели, но я не хочу, чтобы ты остался таким навсегда…

— Увы, во мне нет сил быть чем-нибудь больше, — вздохнул Юлиан, — и я поневоле должен запереться дома…

— Можешь и дома трудиться, размышлять… Только обрати взоры на будущую жизнь и сообразуй с ней настоящую. Ты — Карлинский! Без слез, даже с душевной радостью я увидел бы тебя умирающим для какой-нибудь великой идеи, мучеником, апостолом, исповедником, юродивым, но без скорби не сумею смотреть на тебя в то время, когда ты запрешься в холодную скорлупу черепо-кожного животного… или сделаешься червяком, держащимся на засохшем листочке.

Юлиан уже не знал, что говорить далее и решился прекратить затруднительный разговор искренним признанием в том, что уже было сделано. Потупя голову, он произнес:

— Дядюшка! Простите меня! Худо ли, хорошо ли, но я сделал решительный шаг: я люблю и уже обручился… Через полгода назначена свадьба…

— Ох, это худо, очень худо! — воскликнул Атаназий, отступив от племянника. — Следовательно, ты погиб, а с тобой и все мы погибли… Теперь придется ждать нового поколения — разве оно не принесет ли нам новой надежды… И всему причиной президент! Но на ком ты женишься? На дочери Гиреевичей? Проклятая корысть! У них деньги выше всего на свете.