Юзеф Крашевский - Остап Бондарчук

Присутствие духа ее возвратилось, когда она увидала, что народ, успокоенный речью Остапа, оставил намерение взять мызу приступом и потихоньку отправился по дворам. Только взором приветствовала она Остапа и подала ему руку, до которой он едва смел коснуться.

— Прикажи запрягать, пан, — сказала она. — Я не могу тут оставаться, поеду с ребенком к себе.

— Не думаю, чтобы это было нужно, — сказал Остап, — потому что могу поручиться за спокойствие людей, они любят пани.

— Они неблагодарные! — воскликнула Михалина.

— Нет, они любят пани и помнят добро, которое она для них делала, чтобы усладить их горькую долю. Нет ничего удивительного в том, что долгими несправедливостями и обидами их довели до минутного отчаяния.

— Это дикие звери.

— В минуту бешенства каждый делается диким зверем. Не лучше ли простить им?

— Простить! Нет, это трудно.

Остап замолчал.

— Тебе нечего бояться, — сказал он после минутного молчания, — но если прикажешь!..

— Выеду, выеду!

— Так я прикажу приготовить все к отъезду.

Михалина посмотрела на него со слезами, проводила его взором и ничего уже не сказала.

— Уеду, — думала она про себя, боясь не за себя, а за него. — Он меньше страдать будет, ему будет легче без меня.

Бондарчук побежал за лошадьми и за управителем, который в смертельном страхе скрывался на мызе, под крышей. Надо было, для избежания повода к новым волнениям, выпроводить его из имения и вместе с тем воспрепятствовать его бегству, потому что Бондарчук дал слово предать его суду. Для этого Остап отправил его в город под надзором двух верных и сильных служителей.

Графиня отправилась. Остап для ее успокоения сопровождал ее пешком.

Народ, разойдясь со двора по деревне, начал потихоньку направлять шаги свои к корчме, где толпа советовалась со стариками о том, что было сделано и что должно было сделать. У всех лица были пасмурны и, как всегда после большого возбуждения, грустны. Одни на других сваливали вину, делали взаимные упреки, и все сознавались, что чересчур и неблагоразумно рассердились, надо было подумать, как спастись от последствий. Старшие обвиняли молодых, молодые же упрекали в примере старших, даже слышны были колкие выражения и брань.

Вдруг дворовый мальчик вбежал в это шумное сборище с известием, что пани оставляет Скалу. При этой вести на всех лицах выразилось сожаление. Михалина была покровительницей убогих, больных и никогда никого не отпускала без совета, утешения и помощи. Отъезд ее опечалил толпу, и все в один голос решились бежать навстречу своей пани, чтоб умолять ее остаться с ними.

Экипаж был уже на середине деревни, когда его встретила толпа людей с непокрытыми головами. Михалина, увидав народ, вскрикнула, приказывая кучеру скорее ехать. Но исполнить ее приказание было невозможно: толпа окружила экипаж, и несколько стариков приблизились к дверцам кареты.

— Чего вы от меня хотите? — воскликнула встревоженная графиня. — Чем я перед вами виновата?

— Пани, — сказал один из близ стоявших мужиков, — что мы сделали такое, за что ты хочешь бежать от нас? Деды наши служили твоим дедам, дети наши будут верны твоим детям, почему же вы с гневом покидаете нас? Разве мы ваши неприятели?

Михалина не поняла даже этих слов и в постоянном страхе восклицала только:

— Пошел, пошел!

— Пани, милая пани! Останься с нами! — кричали все. — Клянемся тебе, что мы будем спокойны, это мошенник управитель довел нас до отчаяния, но мы и сами знаем, что дурно поступили. Умоляем тебя, прости нас и воротись.

Остап приблизился к карете.

— Что же, пани, ты неумолима? — спросил он.

— Чего хотят они? Чтобы я осталась с ними? — говоря это, она бросила вопрошающий взгляд на Остапа.

— Делай, пани, как тебе нравится, а я держу их сторону, потому что они искренно просят.

— Но я боюсь, — тихо проговорила Михалина, прижимая к себе ребенка.

После минутного размышления она медленно сказала:

— Я возвращусь, хотя и не должна была бы это делать.

"Да, — думал, уходя, Остап, — она не должна была оставаться, а я не должен был просить ее об этом. Но, совершилось!"

Экипаж двигался назад на барский двор, обрадованная толпа подбрасывала шапки, крича:

— Пошли, Господи, здоровья и многие лета нашей пани! Это мать наша!

Занятый делами Остап избегал свидания с графиней, она тоже не искала его. Один раз в два дня, даже в четыре, встречались они, разыгрывая очень искусно роль самых равнодушных людей: он роль слуги, она — барыни. Несколько раз, впрочем, в голосе и взгляде их пробуждалось скрываемое с обеих сторон чувство. Иногда разговор переходил незаметно из обыкновенного в дружеский и сердечный. Михалина забывала свою роль и после с удивлением и страхом возвращалась к ней.