Михаил Волконский - Вязниковский самодур

В это время подъехал княжеский секретарь ко двору, ради порученных ему князем хлопот в городе.

Дворник, осанистый мужик из однодворцев, встретил важного гостя на крыльце и повел его наверх, засветив в фонаре сальную свечку, замерцавшую на сквозняке своим пламенем.

— Пожалуйте! Тут еще двое проезжих есть — не соскучитесь! — пригласил он Савельева, пропуская его в дверь и освещая своей свечой комнату с низкими подъемными окнами, с бревенчатыми стенами. За столом на тесовых, покрытых коврами скамейках сидели Чаковнин и Гурлов.

Здесь, вне владений князя Каравай-Батынского, Гурлову не было причины скрываться, и он совершенно равнодушно встретил появление секретаря.

Созонт Яковлевич вошел, закинув голову и высоко вздернув очки на нос, оглядел сквозь эти очки сидевших и сейчас же узнал их.

Первое, что ощутил он при этом, была радость. Обрадовался он не тому, что напал на след Гурлова, обидчика князя, а тому, что судьба столкнула его именно с этим обидчиком.

Во время дороги злоба Савельева разыгралась еще сильнее, чем вчера, и он находился теперь в таком состоянии, что, попадись ему под руку князь, он мог бы забыться пред ним и не сдержать себя. Втайне, в глубине души, он уважал и Гурлова и Чаковнина и дорого дал бы за дружбу с ними.

— Здравствуйте, господа, — поклонился он, — мы, кажется, знакомы…

Гурлов покосился на него. Чаковнин продолжал дымить трубкой, не обратив внимания на приветствие.

— Или не узнали меня? — повторил Савельев. — Я секретарь князя Каравай-Батынского, Созонт Яковлевич…

Сильно хотелось ему в эту минуту подсесть к ним и предложить расправиться с князем по-своему, — сговориться бы да и покончить с ним!..

Увы! Ему опять не ответили.

Тогда он стал располагаться на другом конце стола; достал из погребца, который принес за ним работник дворника, нож, вилку, тарелки, флягу с вином, стаканы и завернутую в бумагу холодную говядину, курицу и прочую снедь.

— Что же, — усмехнулся он, — пока я на службе был — водили со мной знакомство, а теперь, как прогнали меня, так и знать не хотите?..

— Как прогнали? — встрепенулся Гурлов.

Созонт Яковлевич знал, чем взять его. Он нарочно соврал, что прогнан князем.

— Прогнали меня за вас, Сергей Александрович, за то, что не сумел захватить вас сегодня, — пояснил он весьма естественно. — И вот вы видите теперь человека, лишенного крова…

— Ну, и забодай тебя нечистый! — проворчал себе под нос Чаковнин, запыхтев своей трубкой.

— Винца не прикажете ли? — предложил Савельев, берясь за флягу.

Чаковнин взглянул на Гурлова, и оба они рассмеялись. Савельев налил себе полный стакан, отпил до половины и проговорил:

— Доброе винцо! Вы не думайте, что оно — того же состава, что и погубивший меня сегодня квас…

Такая откровенность поразила даже Александра Ильича, и он, подняв брови, глянул на Созонта Яковлевича.

— Я потому откровенен так, — сейчас же сказал тот, — что все равно терять мне нечего… Говорю вам, что человек я, лишенный крова. — Он принялся разрезать курицу и стал было производить это очень деловито, но вдруг поднял голову. — Напрасно вы изволите ко мне с таким презрением относиться! — воскликнул он. — Может быть, я и достоин его, но, во всяком случае, имею право на снисхождение. Вы думаете, дешево доставалась мне жизнь у князя? Только лютейшему врагу могу пожелать такую. Сколько я унижения перенес, сколько обиды, сколько слез огорчения пролил я втихомолку — знаю я да подушка моя! — Созонт Яковлевич так расчувствовался, что у него навернулись слезы, и он смахнул их. — Я вам прямо скажу, — продолжал он, — что лютейший враг мой, общий с вами, — князь Гурий Львович Каравай-Батынский. И не теперь стал он врагом моим, а всегда я чувствовал к нему омерзение. И вот истинно говорю вам, что ежели вы желаете предпринять что-нибудь серьезное относительно этого деспота, то я всей душой рад помогать вам! — Он проговорил это совершенно искренне и совершенно искренне желал войти в союз с людьми, которых считал врагами князя. — Вы, может, не доверяете мне? — сказал он снова, помолчав. — В таком случае я готов идти на испытание, согласен, чтобы вы испытали меня…

— А, забодай тебя нечистый! — крикнул Чаковнин, вдруг обозлясь. — Да что ты в самом деле, панибратствуешь с нами, что ли? Коли тут заезжий двор, так и всем ход дозволен, так и делай, что тебе тут требуется…

Савельев вдруг стал собирать тарелки и прибор в погребец и, не кончив этого занятия, потому что голос Чаковнина становился все грознее, выскочил из комнаты.