Петр Краснов - Цесаревна

— Мы узнали, что в Берлине под начальством принца Виртембергского сосредоточен корпус в двадцать шесть батальонов пехоты и сорок один эскадрон конницы, всего четырнадцать тысяч человек. У Чернышева на правом берегу реки Шпрее было двадцать три батальона и восемнадцать эскадронов, всего пятнадцать с половиной тысяч. У Тотлебена на левом берегу реки Шпрее восемь с половиной тысяч и около четырнадцати тысяч австрийцев Гюльзена.

— Есть уже такие «эхи», что оные жесточе всех себя показывали в Берлине. Грабили, как истые варвары, за чужой спиной, — сказал Шувалов.

— Город Берлин окружен большими предместьями. На правом берегу Шпрее — Шпандау, перед Королевскими воротами и Штритау. Все сие в каменных домах и окружено палисадом. Попасть можно только через шесть укрепленных ворот.

— Батюшка мой и не такие крепости бирал, — с тихим вздохом сказала государыня.

— На двадцать восьмое число сентября граф Чернышев решил атаковать город четырьмя колоннами: Пальменбаха, Лебеля, князя Долгорукова и Нумерса. Гусарам Подгоричани и казакам Краснощекова было приказано охранять правый фланг и тыл колонны Пальменбаха. Кирасиры и конногренадеры шли в интервалах меж колонн. Мы должны были начать движение в семь часов утра, после пробития «тапты» и трех выстрелов брандкугелями вверх. В приказе значилось: «Сию атаку наисовершеннейшим образом произвести и всякой в своей части наиспособнейшее к тому промыслить и исполнить, дабы заслужить тем высочайшую милость императрицы и удержать ту славу и честь, которую оружие монархини российской чрез такое долгое время сохранило».

— Что же не удержали?.. — чуть слышно, качнув головою, сказала государыня.

— Невозможно довольно описать вашему величеству, — продолжал Панин, — с какою нетерпеливостью и жадностью ожидали войска сей атаки. Надежда у каждого на лице обозначилась.

— Я, и слушая тебя, сама не своя.

— Вечером посланы были в главную квартиру генерала Фермера очередные ординарцы, и под утро они вернулись. Атака Берлина была отменена.

— Как?!

Государыня с прежней своей девической живостью вскочила с кресла и прошлась по комнате. Все встали. Глубокое молчание было в покое. Сквозь окна было слышно, как порывами налетал и гудел ветер и плескались о набережную волны Невы. Государыня остановилась спиной к окну и глухим голосом спросила:

— Что же случилось?..

— Граф Тотлебен вступил в переговоры с почетными гражданами Берлина и подписал капитуляцию. Город сдался без боя.

— Как он смел подписывать какое-то соглашение с врагами Родины?.. — с гневом, сжимая кулаки, сказала государыня. — Что же сие?.. Измена?.. Что же за такая была оная капитуляция?!

— Берлин уплатил контрибуцию в полтора миллиона талеров.

— Торгаши, а не солдаты!.. Им деньги дороже славы!.. Но вы-то вошли, по крайней мере, в Берлин и, не трогая города и жителей, уничтожили военные запасы…

— Мы вошли в Берлин… Мы очистили военные склады и арсеналы, да там почти что ничего и не было, взорвали два литейных и один ружейный заводы и шесть пороховых мельниц на Шпрее… Но купец Гоцковский выпросил у Тотлебена, чтобы не трогали королевских фабрик, и в том числе суконной, одевавшей всю армию короля… Также мы обязались не трогать Потсдамского дворца.

— Для наших генералов оный святыня большая, нежели дворец Зимний, — вырвалось у Шувалова.

— Казаки полковника Краснощекова ворвались в Шарлоттенбург, разграбили и сожгли его. Они захватили мундир лютого короля, синий, с красными обшлагами, с серебряным аксельбантом и шитой звездою Черного Орла, пару перчаток, его белье…

— Королевские подштанники мне мало интересны, — пренебрежительно и брезгливо сказала государыня.

— Они вместе с австрийцами уничтожили драгоценную коллекцию антиков, доставшуюся королю от кардинала Полиньяка. Пруссаки отступили на Шпандау, и граф Фермор послал меня с моими гренадерами и казаками Федора Ивановича Краснощекова преследовать неприятеля. Мы настигли арьергард генерала Клейста и знатно порубили его. Батальон егерей Вунша был нами окружен и сдался нам. Я шел дальше, настигая главные силы, когда в ночь на тридцатое сентября получил приказание спешно отойти от Берлина и идти на Франкфурт.

Панин замолчал. Государыня продолжала стоять у окна. Она окинула усталым, измученным взглядом всех, бывших в зале, и обратилась к Воронцову:

— Михаил Илларионович, скажи, что же? Сие измена?..

— Ваше величество, о графе Тотлебене давно «эхи» ходили, что он в сношениях с прусским королем.