Петр Краснов - Цесаревна

Несвязно, сначала без веры, просто по привычке, потом горячее и уже с детской верой обрывками, давно со слов матери заученными молитвами стал молиться Орлов.

Поле продолжало стонать, и в этих стонах был смысл и оправдание молитвы. Вдруг затихнет и снова поднимется волной ропота на судьбу и жалобой на людей. Не знал Орлов, когда было страшнее, когда была тишина или когда за душу хватали, щемили странные, порой совсем не людские звуки.

С востока потянуло свежим ветерком и нанесло запах сосны. Орлов вспомнил, что там был большой лес. Этим лесом прошлой ночью Фридрих обошел их позицию. Где-то теперь лютый король?.. И опять дохнул ветерок. С ним вместе прилетел новый протяжный звук, совсем не похожий на стон. Он точно родился в ночи и пришел из далекого, неведомого, таинственного мира. Будто кто-то провел смычком по струнам скрипки, и она запела протяжно и высоко. Орлов прислушался. Где-то, далеко ли, близко ли, пели свою странную песню казаки. Орлов пошел на звуки песни. Слышнее стало, как то пел скрипкой, то журчал и переливался флейтой тонкий, теноровый подголосок. В нем слышались трели полевых жаворонков, в нем был аромат степных трав и запах казачьих кочевий. За подголоском следила грустная, полная тоски песня.

Голосов пять дружно пристали к этому одному голосу, сказавшему запевок:

Снова тонко, скрипкой вел подголосок, и осмелевший голос продолжал:

Орлов смелее шел на голоса. Точно ли то пели казаки? Не посланы ли были от Господа ангелы спасти его? Эта песня была созвучна стонущему полю, весь смысл которого был «замена смерти жизнью, грудью белой», весь смысл которого был жалоба на судьбу и мольба о помощи. Какие-то «братцы, атаманы-молодцы» были близко, были свои, кто мог помочь ему, провести к своим, напоить и накормить его, перевязать раны. Орлов искал огней костра, вглядывался в ту сторону, откуда и уже совсем близко, неслась песня. Но везде был тот же мрак, та же пустыня поля. Нигде не пахло дымом костра.

Орлов спустился в небольшую балочку, где среди свежей и сырой ночи дохнуло на него неожиданным теплом, какие-то кусты цеплялись за его одежду, густая трава мешала идти. Он стал подниматься по пологой щеке оврага и сразу наткнулся на казаков. Они сидели в кружок, и кто-то теперь рассказывал негромким приглушенным голосом. Он вдруг замолчал и спокойно окрикнул Орлова:

— Кто идет?

— Свой, — дрогнувшим голосом ответил Орлов. — Офицер раненый.

— Садись к нам. Гостем будешь… Ночью все одно никого не найдешь. Садись… Вот огонька расстараемся, погреешься, кашу учиним, дадим тебе. Поди, голоден?

— Пить очень хочется.

Один из казаков подал Орлову немецкую флягу. Теплая, согревшаяся вода с водкой показалась Орлову противной, но он заставил себя сделать несколько глотков.

— Ложись, барин… Отдохни, покамест принесут нам огонька. Ить давно уже послали.

Казаки подстелили Орлову епанчу из черного козьего меха, другую епанчу, сложив, положили ему под голову и укрыли ему ноги.

— А как же вы сами-то, братцы, — сказал тронутый лаской казаков Орлов. — Ночь ведь холодная.

— Лежи, барин. Твое дело молодое.

— Мы что ж. Мы привычные… Не впервой…

— И ранетый к тому ж.

— Спасибо, родные.

— Не на чем.

Темным пологом простиралось над Орловым небо, где, редкие и мелкие, то появлялись, то исчезали звезды. Ветер шелестел в кустах. Стреноженные голодные лошади часто и мерно жевали траву. Иногда какая-нибудь приостановится, тяжко вздохнет, точно задумается о чем, постоит тихо и снова примется ворошить накошенную траву и то медленно, то проворно ее жевать, наполняя утробу.

Орлов под казачьими мягкими епанчами, пахнущими козьим мехом, согревался, и боль в ранах становилась тупее. Закрыв глаза, он бездумно слушал тихий разговор казаков.

— Никогда ему того генерала не поймать бы, да ить конь у него был авшарской породы, — сказал тот, кто рассказывал, когда Орлов подходил к костру.

— Какой? — спросил кто-то молодым ломающимся голосом.

— Ай не слыхал?.. При Петре, значит, то было… Наш покойный атаман Иван Матвеевич Краснощекое был совсем молодым казаком тады и в набегах за Кубань был ранен в левую ногу. Ну, старушки залечили его травами, как могли, а только хромать не хромает, а все на ту ногу улегать стал. Татары его и прозвали «аксак», что по-ихнему — хромой.