Петр Краснов - Цесаревна

Лишь в седьмом часу вечера Зейдлиц прекратил свои атаки и приказал трубить «сбор».

Теперь ему казалось, что победа была полная. Его голова могла оставаться на его плечах.

Граф Шверин, передав Зейдлицу приказание короля, поехал обратно к тому месту, где, по его предположению,

должен был находиться Фридрих. Он побоялся ехать через пылающий Цорндорф и взял левее, напрямик, полями, по невысоким песчаным холмам.

Он уже отъехал версты две от Цорндорфа, когда услыхал странные, дикие крики, протяжный свист и увидал, как внезапно из балки, из кустов, оттуда, где должны были быть пруссаки, появилось несколько всадников. Они были на маленьких лошадях, в длинных одеждах и в высоких шапках. Они быстро скакали, стараясь охватить его кольцом.

— Ату!!! Ату яво!.. А-та-та-та-та!.. — раздавались крики.

— Дяр-ржи!.. Дяр-ржи яво!..

Стрела просвистала над ухом Шверина, и звук ее порхающего полета показался Шверину отвратительным. От него пересохло у него в горле и во рту стал противный металлический вкус. Он дал шпоры коню, ударил его хлыстом и стал было уходить. Но, спускаясь с холма, он попал на топкий луг, конь увяз задними ногами и пока справился — вот они — подле него были казаки.

Один, в розовом халате, перебросив пику товарищу, смело по болоту подлетел к Шверину и схватил его лошадь под уздцы. Шверин не сопротивлялся. Казаки переговаривались между собой на непонятном Шверину языке.

— Ты чего ж, Канфара, один-то управишься?

— А то нет…

— Ить он какой здоровый… Чистый бугай… Поди, енарал…

— Ну-к что ж, доведу и енарала.

— Ты яво краешком леса… По-над озерами… Так ладнее будет.

— Сам понимаю.

Часа два Шверин с казаком ехали стороной поля сражения, и странно было молчание леса, когда кругом шел грохот и гул пальбы и музыка мешалась со страшными человеческими криками. За какой-то деревней вдруг показались зеленые фуры русских обозов, палатки и солдаты, мирно варившие что-то в котлах. У одной из палаток стояли часовые, подле нее казак остановился. Из палатки вышел прекрасно одетый офицер в темно-зеленом, шитом золотом кафтане. Шверин обратился к нему по-французски:

— Где я нахожусь и кто вы такой?..

— Я — поручик Бибиков… Адъютант генерала Фермора. Вы у нас в плену. А кто вы?..

Из палатки еще вышло несколько русских офицеров.

Казак спрыгнул со своей лошади, пустил ее и держал лошадь Шверина под уздцы.

— Я граф Шверин, адъютант его величества короля. Я прошу вас отпустить меня на честное слово в Кюстрин, чтобы забрать слугу и вещи. Я сдаюсь военнопленным и ручаюсь своим словом, что вернусь.

Бибиков не знал, что ответить. Один из офицеров, который был старше, сказал по-русски:

— Александр Ильич, при графе Апраксине так делали, что офицеров на пароль отпускивали… И в шведскую войну то же бывало.

— Хорошо, — сказал Бибиков и обратился к казаку:- Как твоя фамилия, станица?..

— Чегой-та?..

— Как звать-то тебя?..

— А, звать-то?.. Звать — Ондрей…

— Ишь ты какой?.. С тобою и не столкуешь. Другой офицер пришел на помощь Бибикову.

— Чей ты? — спросил он.

— А?.. Я-то, — обрадовался казак. — А?.. Канфара…

— Ну вот что, Канфара, ты доведешь немецкого генерала до линии и там его отпустишь к своим.

— Што ты, барин, — изумился казак, — не с ума ли сошел, как его пустить?.. Ить уже он наш. Пусти-тка, так конь такой добрый, тотчас унесет, и не сустичь будет.

Офицеры переговорили между собою и решили, что, пожалуй, казак и прав. Шверину предложили спешиться и повели в штабную палатку.

В семь часов вечера конница Зейдлица прекратила атаки. Прусская пехота находилась в таком состоянии, что двинуть ее вперед было совершенно невозможно.

В вечереющей дали было видно, что русские полегли рядами, как скошенная трава.

Прусские драгуны собрались подле ставки короля и рассказывали о своих атаках.

— Ваше величество, мы их рубим саблями, а они целуют ствол ружья и не выпускают его из рук. Еще никогда ничего подобного с нами не было.

— Да, — процедил сквозь зубы король, — эти северные медведи неповоротливы, но они держатся стойко, тогда как мои негодяи на левом фронте бросили меня, побежав, как старые………….

Фридрих просматривал пометки в своей записной книжке. Как часто менялись они, как мало соответствовали действительности, как все сражение разыгралось не так, как он привык, не по правилам, как могли эти дикари, по мнению Фридриха, сами вести бой вне всякого управления.

«Фермор сдается», — значилось в книжке и сейчас же следовала запись — «Фермор сдался»… и внизу пометка: «Впрочем, я еще не уверен в этом…» Где же он сдался?..