Дмитрий Колосов - Император вынимает меч

Острей меча сыновья ложь

Не в грудь, а в спину поразила.

Внизу, под крепостью, бушевала толпа — сотни и сотни возбужденных людей, облаченных кто в панцири, кто в простые одежды. Большинство людей были вооружены: одни размахивали копьями, другие — мечами, третьи — увесистыми палками. Люди громко кричали, кляня Митридата.

— Скверно! — сказал царь неслышно подошедшему сзади Битойту. — Скверно. Но почему бездействует Фарнак? Надо послать за ним…

— Он не бездействует, — ответил Битойт, указывая рукой на вьющуюся снизу дорогу, по какой наверх шла небольшая ярко разодетая группка людей. Панцирь одного из них поблескивал позолотой.

— Фарнак! — узнал Митридат.

Бунтовщики встречали идущих приветственными воплями, многие присоединялись сзади, и шествие принимало все более внушительный вид.

— Он с ними? — изумился царь.

— Сейчас узнаем, — ответил Битойт.

Фарнак и его спутники остановились у ворот крепости. Подняв вверх сжатую в кулак руку, Фарнак продемонстрировал ее укрывшимся в крепости людям. Толпа издала ликующий рев. Затем один из спутников перевязал голову царевича красной лентой.

— Он коронован, — констатировал Митридат. — Проклятье! Ладно, посмотрим, не удастся ли мне договориться! Битойт, спустись вниз и узнай, готов ли он выпустить из города своего отца.

Битойт кивнул и ушел, чтоб вскоре вернуться. Митридат встретил слугу взором, полным надежды. Битойт покачал головой.

— Нет, он сказал, что не отпустит тебя. Он хочет выдать Митридата Помпею.

— Проклятье! — вновь выругался Митридат. — Но у нас еще есть потайной ход!

Увы, Фарнак также знал про этот ход, и у выхода из него слышались голоса и звон оружия. Кельт посмотрел на своего господина, лицо Митридата выражало предельную усталость.

— Вот и все, Битойт. Мне осталось только уйти. Но сначала позаботимся о женщинах. — Митридат извлек из резного шкафчика стеклянный сосуд, полный густой вишневого цвета жидкости. Битойт подал амфору вина, и Митридат вылил туда кровавую жидкость. — Вот теперь хорошо. Раздай его.

Поклонившись, кельт вышел.

Прошло время, толпа бесновалась все громче. Откуда-то появились лестницы, и горожане готовились лезть на стены. Неслышно вошел Битойт.

— Кончено.

— Все?

— Все умерли! — торжественно подтвердил слуга. Все — жены и дочери, юные и прекрасные. Митридату не было жаль их, как не было жаль и себя.

— Значит, пришел и мой черед. — Митридат поднял чашу и медленно, со вкусом осушил ее. — Прощай, Битойт.

— Прощай, господин.

Усевшись в кресло, царь стал ждать, когда холод скует члены. Но время шло, а по рукам и ногам его по-прежнему струилась горячая быстрая кровь. Время шло. Толпа уже начала приступ.

— Проклятье! — выдавил Митридат. — Не действует. Мое брюхо привыкло к яду. — Натянуто рассмеявшись, царь посмотрел на слугу. — Слишком привыкло, Битойт…

Это факт — Митридат был с детства приучен к яду. У него было нелегкое, даже опасное детство, ибо в синопском дворце было опасно просто зваться царем. Здесь издревле полагались на яд и нож, какими устраняли провинившихся вельмож, неугодных правителей и соперников-принцев. От ножа можно было спастись, облачался в кольчугу и беря всюду верных друзей, от яда ж спасения не было. Ибо даже разломленный плод мог таить в себе невидимую отраву.

— Запомни, сынок, от яда нет спасения кроме как ядом! — говаривал отец, Митридат Эвергет.

Отец был искушен в тонкостях дворцового бытия, но это его не спасло. Он умер, как многие, естественной для королей смертью — от яда. Хотя в беде обвинили гнев, будто бы вызвавший у царя приток дурной крови. Но даже гнев не способен окрасить лицо в иссиня-черный цвет.

И каждый знал — чьих рук это дело. Царица Лаодика, дочь сумасшедшего и яростного Эпифана, [59] Кантиох Эпифан, царь Сирии. такая же яростная и властолюбивая. Муж давно был ненавистен ей, жаждущей власти. Мало того, он грозился взять другую жену. Но не успел! Не успел…

Лаодика тихонько улыбалась своим мыслям, провожая усопшего супруга в последний путь. Теперь уже ничто не мешало ей занять трон. Разве что…

Митридат знал, что мать недолюбливает его. Мягко говоря, недолюбливает. Он был слишком похож на мать — и в его жилах текла дурная кровь Эпифана, царя, осмелившегося схлестнуться с самим Римом. Двум пантерам не ужиться в одной клетке. Кто-то должен уступить.

— Она убьет тебя! — шепнул Митридату один из доверенных слуг. — Сегодня же ночью!