Сара Перри - Змей в Эссексе

И тут неожиданно они едва не уперлись в чудище, едва не споткнулись о его мокрый черный бок. Джоанна взвизгнула и зажала рот ладонью. Вот оно, наконец-то, вот оно, совсем рядом, оно их не видит, наверное, спит, какое же оно нескладное на берегу — быть может, в воде, родной своей стихии, оно грациознее? И под водой становится ловким, гладким и блестящим? Где же крылья, расправленные, как зонтики, неужели их отрезали? Но кто? На брюхе у существа виднелась голубая отметина — что-то смутно знакомое.

Наоми выпрямилась и всплеснула руками. Казалось, она сейчас зайдется смехом, как тогда в школе, когда все девочки словно сошли с ума, она указывала на отметину и шевелила губами. Снова послышался скрежет, Наоми вздрогнула, но все равно шагнула ближе.

— Мамочка, — проговорила она. — Мамочка…

Джоанне на миг показалось, будто подруга зовет свою мать, которая покоилась на кладбище при церкви под самым дешевым надгробием, какое удалось добыть.

— Смотри, — прошептала Наоми, — смотри туда, я узнаю эти буквы, даже вверх ногами. Там написано «Грейси», так звали мою маму, Грейси, первое слово, которое я написала, едва научилась писать, и запомнила навсегда, не забыла за десять лет.

Наоми кинулась к шевелившейся на солончаке черной тени. Джоанна окликнула ее, но подруга забыла свой страх и унесла с собою страх Джоанны.

И в это мгновение девочки ясно увидели, что же вынесло на берег.

Это была черная лодка, маленькая, обшитая внакрой, давным-давно сгинувшая в Блэкуотере, густо облепленная ракушками, отчего ее борта казались похожими на бугристую шкуру, шероховатую, в боевых шрамах. Перевернутый корпус сгнил и осел, отчего лодка напоминала тупоносое чудище, уткнувшее морду в песок; последние волны отлива шевелили лодку, и та скрежетала о гальку, а деревянный корпус скрипел от натуги. Теперь под висевшими на бортах ламинариями можно было разглядеть сине-белое слово «ГРЕЙСИ». Лодку Бэнкса, которую он давным-давно отчаялся отыскать, все это время трепало прибоем на болотах. Так вот что доводило жителей деревни до безумия!

Девочки вцепились друг в друга, не зная, то ли плакать, то ли смеяться.

— Значит, она все это время была здесь, — сказала Наоми, — а он-то думал, что ее украли с причала. Я ему говорила: ты же ее привязываешь кое-как, вот и все…

— А сколько раз сюда приходила миссис Сиборн с тетрадкой, жалея, что не взяла фотоаппарат, и мечтала, как ее находку выставят в Британском музее… — Тут Джоанна не выдержала и расхохоталась, хотя ей и было стыдно за свое злоязычие, но ведь Кора тоже наверняка посмеялась бы.

— …И все эти подковы на Дубе изменника, и ночные дозоры, и детей не выпускали на улицу…

— Давай расскажем папе, — предложила Джоанна. — Надо будет привести всех сюда и показать. Вот только вдруг мы вернемся, а лодки нет, ее накрыло приливом? Нам никто не поверит…

— Я подожду здесь, — ответила Наоми. Сейчас, когда мокрые солончаки заливало медью закатное солнце, уже не верилось, что они чего-то боялись. — Я подожду здесь. В конце концов это ведь почти моя лодка.

«Трейси”, — подумала она. — Я узнала бы ее где угодно!»

— Беги, Джоджо, да побыстрее, пока не стемнело, а то ничего не будет видно.

— Смешно, — ответила Джоанна и направилась к тропинке. — Ой, смотри, там снизу торчит что-то голубое, видишь? Похоже на васильки, хотя они вроде бы отцвели.

Поодаль, за голыми ребрами Левиафана, прятался Фрэнсис Сиборн и, вытаскивая из ладошки черные занозы, наблюдал за происходящим. Никто его не видел, ни одна живая душа его не хватилась.

Уилл без сновидений дремал в кабинете. Проснулся он в тревоге и с такими яркими воспоминаниями, что запутался на миг, где сон, где явь. На столе лежал чистый лист бумаги, но зачем он теперь нужен? Разве же объяснишь Коре, что все незыблемые основы, на которых покоилось его существование, пошатнулись, дали трещину, оказались перестроены? Что бы ни пришло ему на ум, этому тут же находилось столь же существенное и искреннее возражение. «Мы нарушили заповедь» — «Но исполнили другую»; «Лучше бы вы держались от меня подальше» — «Слава богу за то, что мы с вами живем в одно время, слава богу, что мы живем на одной земле!» В сумме выходил ноль: ему нечего было ей сказать. «Сердца сокрушенного и смиренного Ты не презришь, Боже», [62] Псал. 50:19. — подумал он, желая лишь одного: еще сильнее сокрушиться духом и полностью смириться сердцем.

Из задумчивости его вывели шаги и скрип открытой и закрытой двери. Он подумал, что это Стелла проснулась наверху, что, быть может, он ей нужен, и обрадовался, как всегда при мысли о ней. Он с раздраженным вздохом оттолкнул Корино письмо: когда любимая жена между жизнью и смертью, переписка с другой — безумие, если не позор. Все его помыслы сейчас должны быть о Стелле. Но вместо нее в кабинет вошла Джоанна. Она вернулась с солончаков, и от пальто ее пахло морем, а глаза весело блестели.