Андре Моруа - История Франции

5. Но Екатерина не отказалась от мысли возможного примирения между двумя формами единой христианской веры. С мужественным упорством она удерживала при дворе и Теодора де Беза, и Колиньи и старалась обеспечить относительную толерантность в отношении гугенотов, но в то же время не очень раздражать и католиков. Ее эдикт от 1562 г. позволял реформаторам проводить свои собрания в предместьях городов и запрещал представителям обеих партий носить оружие. Но «принципиальные вопросы не могут быть разрешены беспринципными посредниками» (Дж. Э. Нил). Как можно договориться по вопросу о вечном спасении? Как можно согласиться, что то, что предстает как истина в предместье города, оказывается ошибочным в самом городе? Впрочем, дело не ограничивалось только национальными рамками. Даже если бы каким-нибудь чудом Екатерине и удалось бы примирить Гиза и Колиньи, то Рим и Женева все равно противостояли бы друг другу. Среди католических и протестантских масс бытовало твердое убеждение, что всякая толерантность – грех. В Париже толпы католиков поджигали дома реформистов. На юге разъяренные гугеноты нападали на католические церкви. Потерявшая надежду католическая знать уже подумывала, как бы избавиться от Екатерины, которая, испугавшись, обратилась к Колиньи с вопросом, какими силами могли бы располагать гугеноты для защиты монархии. Это уже был призыв к гражданской войне. Но по сути обе партии и стремились к такой войне; одни видели в ней возможность удовлетворить свою ненависть, другие – повод для грабежей. Каждый «наводил блеск на свои ратные доспехи». В марте 1562 г. герцог де Гиз, который проходил со своими воинами через город Васси, услышал там гугенотскую проповедь. В возникшем сражении 23 правоверных (гугенота) были убиты, 130 ранено. Эта драма, которую католики окрестили «инцидентом», а гугеноты – «побоищем в Васси», стала искрой в пороховом погребе. Конде призвал к оружию гугенотов. Гиз двинулся на Париж, который приветствовал его криками «Да здравствует Гиз!», потому что уже никто не кричал «Да здравствует король!». Возле ворот Сен-Дени прево купцов приветствовал Гиза, называя его «защитником веры». Политика примирения полностью провалилась.

6. Итак, неизбежность гражданской войны. Она началась при сильной поддержке обеих сторон из заграницы. Филипп II подстрекал и поддерживал католиков, Елизавета Английская подбадривала гугенотов. Лучшие представители обоих лагерей долго колебались, прежде чем призвать иностранные войска. Затем страсти овладели ими, и они рекрутировали под свои знамена швейцарцев, испанцев и немцев. Наемники терроризировали сельскую местность. Дороги были наводнены бродягами, которые имели какое-то отношение к армии. Яростно сражавшиеся французы были людьми, принадлежавшими к одной и той же нации, к одному и тому же классу, а часто – и к одной и той же семье. Иногда они с отчаянием вспоминали об этом. «Каждый, – говорит Ла Ну, – вспоминал в глубине души, что эти приближающиеся люди были французами, среди которых могли быть их родственники и друзья, и что через час они должны будут убивать друг друга, и это повергало их в ужас…» С пленниками благородного происхождения обращались достойно. Франсуа де Гиз делил свою постель с Конде. Но эта доброжелательность сохранялась только в отношениях между главарями. Противоборствующие армии были малочисленны, не более 80 тыс. человек; они грабили, резали, насиловали с веселым неистовством партизан. Нужно читать Монлюка, чтобы понять весь жестокий цинизм этой эпохи. Вначале, возможно, они и сражались из религиозных соображений, но очень скоро стали сражаться ради чистого удовольствия. Екатерине Медичи повезло, потому что быстро исчезли персонажи, возглавлявшие партии. Антуан Наваррский был убит, Монморанси и Конде захвачены в плен, Гиз заколот неким Польтро де Мере, дворянином-гугенотом, которого вслед за тем четвертовали на Гревской площади. Смерть Гиза была опасна для будущего своими последствиями, ибо католики считали Колиньи ответственным за это убийство. Адмирал же, как всякий невиновный человек, очень плохо защищался. Чтобы оправдаться, он написал письмо королеве-матери, но окончил его словами: «Но не думайте, Мадам, что изложенные мной мысли вызваны сожалением о смерти Франсуа де Гиза; я полагаю, что для королевства, для Божьей Церкви и для меня лично – это самое великое благо, которое могло только случиться…» На что Брантом заметил: «Многих удивило, как это он, столь выдержанный и скромный в своих речах, мог такое изречь…» В 1563 г. общая усталость привела к некоему подобию ненадежного мира. Никто не сомневался, что он не будет продолжительным. Католики чувствовали, что они сильнее, гугеноты оставались в своих убежищах, таких как Ла-Рошель; и с обеих сторон наслаждение ненавистью преобладало над усталостью от сражений.