Андре Моруа - История Франции

Йохан Эрнст Хайнсиус. Портрет Манон Жанны Ролан де Ла Платьер. 1792

6. Реакция на эту скандальную сцену оказалась весьма бурной. Лафайет явился в Законодательное собрание протестовать от имени армии. Фельяны встретили его овацией, и центр, сочтя, что он способен действовать, уже, кажется, был готов присоединиться к правым для поддержки Лафайета. Якобинцы считали его «злодеем, предателем и врагом отечества». Двор, вместо того чтобы опираться на Лафайета, больше заботился о сохранении своей враждебности, чем о своем спасении. «Лучше погибнуть, чем быть спасенным господином Лафайетом и конституционалистами!» – воскликнула королева. Так по-человечески. И так абсурдно. Однако опасность реакции, военной диктатуры, которая сметет все завоевания революции, временно сблизила жирондистов с Робеспьером. Кто мог остановить Лафайета, опирающегося на армию? Только Робеспьер, опирающийся на народ. Для организации решающего дня левые ожидали прибытия федеральных национальных гвардейцев, особенно более пылких южан. В Законодательном собрании открыто говорили о лишении прав короля, не осмеливаясь при этом произнести слово «республика». Обстановка была столь нестабильной, что, когда Ламурет, лионский епископ, призвал французов к единению перед внешней угрозой, все депутаты принялись обниматься в порыве «небывалого восторга». Это получило название «поцелуй Ламурета», который был позабыт уже на следующий день. 11 июля Законодательное собрание провозгласило: «Отечество в опасности!» Эта формулировка позволяла начать воинский призыв и произвести учет оружия. 14 июля 1792 г., в праздник федерации, Петион, мэр Парижа, был встречен овацией, которой король не удостоился. В глазах королевы стояли слезы. По всему городу возводились помосты, украшенные трехцветными флагами. Доска, положенная на два барабана, служила столом. Вербовщики записывали многочисленных добровольцев, и к всенародному энтузиазму примешивалась яростная пропаганда против двора, о тайных интригах которого с врагом знали все. Ни у кого не оставалось сомнений, что королева имеет сношения с императором, своим племянником. «Предательство дворца Тюильри», хоть и вызванное насилием, оставалось неопровержимым. За пределами Франции братья Людовика XVI в Провансе и в Артуа вели себя так, словно хотели его гибели. Из Кобленца пришел оскорбительный для французов манифест, подписанный, вопреки его желанию, герцогом Брауншвейгским, командовавшим пруссаками, австрийцами, гессенцами и эмигрантами: если королевской семье не будет оказываться уважение, то Франции грозит военная расправа, а Парижу «полное разрушение». Невозможно было сильнее скомпрометировать семью суверена. Защитники короля позволили себе угрожать Парижу. И народ Парижа решил избавиться от короля.

7. Американец Моррис саркастически подвел итог так называемого Брауншвейгского манифеста и показал, как этот глупый документ сплотил всех патриотов, сказав им: «Будьте все против меня, потому что я против вас всех, и получше сопротивляйтесь, потому что у вас нет никакой надежды…» И в ответ получил: «К оружию, граждане!» Всюду распевали новый гимн – «Марсельезу», написанную Руже де Лилем в Страсбурге для рейнской армии, но принесенную в Париж пришедшими пешком шестьюстами марсельскими федератами. Эти честные патриоты должны были оказать помощь парижанам в свержении монархии. Ибо большинство – и среди них Дантон, Камиль Демулен, Марат, Фабр д’Эглантин – пришло к заключению, что для победы над европейскими государями нужно иметь руководителя из другой среды. Война требовала объединения нации, установления республики и сильного правительства. Но Робеспьер считал, что зло коренится не только в государе, но и в Законодательном собрании. Он стремился к диктатуре. Париж готов был поднять восстание. Нерешительное, достаточно монархическое Законодательное собрание занимало выжидательную позицию, но наряду с Парижской коммуной образовалась «повстанческая коммуна», настроения которой подогревались Дантоном и его славными малыми кордельерами. 10 августа эта коммуна организовала день, решивший судьбу Людовика XVI. Накануне, с целью обезоружить сопротивление, был арестован и казнен Манда, командир Национальной гвардии, который защищал короля. Национальные гвардейцы, швейцарцы и дворяне выразили готовность защищать дворец Тюильри. Но когда восставшие начали приступ, многие защитники перешли на сторону народа. Генеральный прокурор Редерер посоветовал королю укрыться в стенах Законодательного собрания. Королева возражала, она предпочитала умереть на месте, но Людовик XVI сказал: «Идемте!» Председательствовавший Верньо принял королевскую семью. «Сир, – произнес он, – вы можете положиться на твердость Законодательного собрания; его члены поклялись умереть, защищая права народа и учрежденную власть…» Но действия оказались менее твердыми, чем слова. Законодательное собрание следило за развитием восстания и меняло свое поведение в соответствии с развивающимися событиями. Когда захватили дворец Тюильри и перебили швейцарскую гвардию, собрание проголосовало пока еще не за свержение, но за «временное отстранение от должности» короля вплоть до решения Национального конвента. Законодательное собрание решило поместить короля в Люксембургский дворец. Коммуна требовала отвести его в башню Тампль, где он находился бы под надзором народа. Робеспьер поддержал Коммуну, эту новую, непосредственно народную власть.