Андре Моруа - История Франции

10. Понятно, что Мишле создал эпическое повествование на основе этого краткого эпизода. Клятва в Зале для игры в мяч; быстрое свержение прежнего, давно устоявшегося строя; зарождение трех цветов, овеянных в дальнейшем такой славой; народные канониры, угрожающие под июльским солнцем зловещей крепости; молодые дворяне, отказывающиеся в ту памятную ночь от своих привилегий; эти идеи, эти мысли поражали воображение и, вполне естественно, пробуждали благородные чувства и великие надежды. А вот Тэн и многие иностранные наблюдатели, напротив, подчеркивали несправедливость и насилие толпы, избиение безвинного гарнизона, интриги агентов герцога Орлеанского, анархию в провинциях. Они делают вывод, что, «как бы ни было дурно правительство, существует нечто худшее – это свержение правительства». Но истина заключается, по-видимому, в том, что добропорядочные честные депутаты прибыли в Версаль с программой вполне разумных реформ, что недостаток энергии и решительности правительства позволили другим, более грубым силам одержать победу и что участники «восемьдесят девятого» вынуждены были утвердить непредвиденные акты, противоречащие их принципам.

1. В Париже Национальное собрание заседало в манеже дворца Тюильри. Про него говорили: «Сами они в манеже, ну а их конюхи в Пале-Рояль». На самом деле их конюхи, то есть фанатики, каждый день поднимались на трибуны, подсчитывая ошибки. В зале хватало талантливых людей. Слева сидели Барнав, романтик Бюзо, красавец Петион, Александр Ламет, ветеран американской Войны за независимость, и Робеспьер, адвокат из Арраса, честный, преданный народному делу, но «зловеще угрюмый и крайне желчный (Б. Барер)». В центре – крупные либерально настроенные вельможи, такие как Клермон-Тоннер и Лианкур, или священники-демократы, как аббат Грегуар. Справа разместились люди достойные, но не имеющие влияния и нигде прежде не заседавшие. И над всеми – Мирабо. Самый великий оратор собрания, которому, однако, сильно вредила репутация человека продажного и любителя наслаждений. После «октябрьских дней» граф де Ламарк попросил у него написать памятную записку для короля. Мирабо составил чрезвычайно четкий документ. Он советовал государю покинуть Париж и ссылался при этом на Францию: «Провинции требуют законов». Мирабо добавлял, что король не должен пересекать границы: «Король – единственный защитник народа, он не бежит от своего народа». А главное, король не должен выступать против революции: «Совершенно очевидно, что Великая революция необходима , что нация имеет права, что она на пути к их обретению», но при этом «единство монарха и народа сохраняется в сердце каждого француза». И добавлял: «Сделайте же так, чтобы во дворце понимали, что я к ним скорее расположен, чем настроен враждебно». На что королева сумасбродно ответила: «Я надеюсь, что мы никогда не доживем до необходимости обращаться за помощью к Мирабо». Немного позднее она так хорошо разобралась в ситуации, что Мирабо признал: «Король – это просто мужчина, истинный же король – это его жена». Оценивая действия Людовика XVI, он говорил: «Представьте себе, что вы тщетно стараетесь удержать вместе шары из слоновой кости, смазанные маслом». В июле 1790 г. у Мирабо состоялась встреча с обоими суверенами, и он совершил ошибку, приняв предложение двора оплатить его долги. Но его преданность своим убеждениям оставалась неизменной. «Он принял пенсион за то, чтобы ими руководить, а не за то, чтобы они им руководили (Л. Мадлен)». Прозвучали знаменательные слова Мирабо: «Я человек, способствующий восстановлению порядка, но только не старого порядка». Команда Мирабо – Лафайет могла бы править страной, потому что Лафайет опирался бы на Национальную гвардию, а Мирабо – на Национальное собрание. Но Лафайет любил почести больше, чем власть. Его пугала репутация Мирабо, и он не ответил на его предложения.

2. Учредительное собрание не обладало политическим опытом. Губернатор Моррис, посланник Соединенных Штатов, говорил, что оно хотело создать «американскую конституцию во главе с королем вместо президента», не принимая во внимание, «что во Франции не существовало американских граждан, которые могли бы поддержать эту конституцию», и отсутствовало то политическое воспитание, которое давал town meeting . Учредительное собрание не понимало необходимости регламента; оно мирилось с отсутствием порядка; оно подвергалось давлению трибун; оно запрещало королю избирать министров из членов собрания. Безумное решение, лишившее Францию правительства Мирабо. Короче говоря, оно стремилось к парламентаризму, не создавая никаких условий для возможности его существования. К тому же подлинная власть находилась за пределами Учредительного собрания. Общество, получившее название «якобинское», первоначально называлось Общество революции, а затем – Общество друзей конституции. Оно объединяло определенное число депутатов и людей, не входивших в Учредительное собрание, но подготавливавших его работу, и, главное, оно «стремилось извне направлять умы в сторону Революции». Члены общества собирались в Париже, в библиотеке, а позднее – в церкви монастыря якобинцев на улице Сент-Оноре. Вскоре в провинции возникли многочисленные филиалы этого общества, которые играли преобладающую роль в каждой коммуне. Они вели пропаганду среди населения и руководили деятельностью коммун. Руководящий комитет поддерживал с ними переписку. Группа «безупречных», сформированных по примеру корреспондентских комитетов американской революции, обеспечивала то, что они называли единством нации и что на самом деле представляло единство партии. Ораторы-якобинцы много рассуждали о народе, но этот народ существовал только в сознании самих патриотов. «Добродетель присутствует на земле в меньшинстве», – вынужден был позднее признать Робеспьер. При такой ситуации получалось, что побеждает не демократия, а «доктрина горстки избранных депутатов».