Андре Моруа - История Франции

11. После поражения при Росбахе Берни совсем пал духом. Король и двор никак не реагировали на это поражение. «Мне кажется, – говорил Берни, – что я министр иностранных дел в лимбе [46]». Он тщетно указывал на опасность «Господу Богу и его святым», то есть Людовику XV и его приближенным. Он взволновал их лишь на краткий миг: «А затем их вновь охватила летаргия; они смотрят большими грустными глазами, но ничего не делают». Французские солдаты были, естественно, все так же смелы, но повсюду царил беспорядок: «Достаточно было бы изменить наши нравы, и то, на что в других странах потребовались бы века, в нашей стране свершилось бы всего лишь за один год», если бы только кто-нибудь взял на себя этот труд. Но и сам Берни не стремился стать таким человеком. Больше того, он с готовностью уступил власть Шуазёлю, другу мадам де Помпадур, философу и самому блестящему из наших послов. Шуазёль вел четкую политику, направленную на заключение семейного пакта с Испанией. Это был договор о взаимопомощи, по которому следовало установить нечто вроде баланса сил на море путем объединения обоих флотов. Но даже в этом случае Англия сохраняла свое превосходство на море. Именно на море военные события развивались для Франции столь же неудачно, как для Австрии – на земле. В 1763 г. пришлось подписать мир в Париже – один из самых печальных для страны за всю ее историю. По этому миру Франция переставала быть империей – империей становилась Англия. В этой Семилетней войне Франция потеряла Канаду, всю территорию на восток от Миссисипи, Индию (кроме пяти торговых контор), Сенегал, а кроме того, еще и Гренадины (Windward Islands). Фридрих II сохранил Силезию. К чести Шуазёля нужно сказать, что сразу после поражения он пытался восстановить флот. И не кто иной, как он, аннексировал не только Лотарингию (наследство, вернувшееся к Франции после смерти Станислава Лещинского), но и Корсику, которая станет одной из самых верных французских провинций.

12. На реорганизацию армии и флота требовались деньги. Была только одна возможность их получить: взять у тех, у кого они были, – у привилегированных. Но те яростно защищались. Духовенство утверждало, что «даже у народов, прозябающих во мраке идолопоклонничества», почиталась религиозная собственность. Чтобы преодолеть это сопротивление, требовались, вероятно, решения парламента страны. Шуазёль надеялся заручиться его поддержкой, добившись от короля изгнания иезуитов. Это вызвало восхищение философов, но в парламенте кошелек значил больше, чем вероисповедание. Сопротивление налогам продолжало оставаться очень сильным, особенно в Бретани, где борьба Ла Шалоте – местного парламента – против Эгийона, коменданта провинции, приняла размах философской оппозиции. «Суть закона в том, чтобы он был принят, – говорил парламент города Ренн. – Право принимать закон – это право нации». Итак, это право не может быть осуществлено «во время перерывов в заседаниях парламентов», утверждал Ла Шалоте. Доктрина весьма спорная, потому что парламенты той поры не были представительными. В 1759 г. некий месье де Силуэт становится генеральным контролером финансов. Он слыл мыслителем, и Вольтер писал о нем: «Я признаю, что Господь Бог послал нам месье де Силуэта во спасение». Этот Божественный посланец предложил ввести многочисленные налоги, «даже на воздух, которым дышат», вызвал яростные протесты и через четыре месяца исчез, оставив во французском языке свое имя для обозначения мимолетной тени. «Орел оказался мокрой курицей», – философски констатировал Вольтер. Но дефицит казны так и остался дефицитом.

Пьер Луи Дюмениль. Заседание палаты правосудия при Людовике XV. 1715

13. В 1770 г. Шуазёль получил королевский приказ, по которому он должен был отправиться в ссылку в свои земли Шантелу. Его политика реванша в борьбе с Англией и вооружения морского флота беспокоила короля. Но прежде чем впасть в немилость, Шуазёль успел женить дофина на дочери Марии-Терезии, эрцгерцогине Марии-Антуанетте, что значительно укрепило его проавстрийскую политику. Эта отставка показалась французам несправедливой, и семья Шуазёль была окружена в Шантелу симпатией друзей. Та коалиция, которая свергла министра, состояла из канцлера Мопу, аббата Терре – контролера финансов, и мадам Дюбарри – любовницы короля. Мопу дал понять Людовику XV, что наступательная сила судейских чиновников становилась опасной для страны. Нам важно помнить, что французские парламенты того времени являлись привилегированными, наследственными палатами правосудия, а не избираемыми ассамблеями. Их деятельность была пагубной. Они мешали взиманию налогов, они поддерживали религиозную нетерпимость, применение пыток. Для неприятия эдиктов короны все парламенты королевства объединялись под руководством парламента города Парижа. «Эта удивительная анархия, – говорит сам Вольтер, – не могла сохраняться далее. Нужно было, чтобы корона обрела свою власть или чтобы парламенты получили перевес». Наследственные судейские представляли собой некую новую форму феодальности, которая увековечивала старинные феодальные привилегии. Необходимо было срочно принимать жесткие меры. В 1771 г. Мопу упразднил парламенты, отменил продажу должностей, создал новые палаты правосудия, которые прозвали «парламентами Мопу», и сделал отправление правосудия бесплатным, по крайней мере в теории. Однако контролер Терре, министр финансов, грубый, а стало быть, довольно добрый, «у которого было что-то от Сюлли и от Кольбера», «сократил недоимки по рентам, отсрочил платежи по кредитам, конвертировал тонтины в пожизненные ренты, поднял габель и жестко регламентировал торговлю зерном». Он навел порядок, устраняя злоупотребления в получении пенсий, установил налог двадцатой доли (налог на капитал) и налог на недвижимость. Это были разумные меры, но вызывающие презрение «парламенты Мопу» и необходимые налоги аббата Терре подняли волну бесконечных протестов. «Говорят, что у аббата Терре нет Веры, что он лишает нас Надежды и ограничивает нас одной Любовью». Общественное мнение, все более погружающееся в заблуждение, защищало от государства финансистов и поставщиков. Несчастный Терре, которого король спросил, что он думает о праздниках в Версале, ответил: «Ах, сир! Они неоплатные!» Людовик, ставший из «возлюбленного» «нелюбимым», умер в 1774 г., и ни одна душа о нем не пожалела.