Анна Берне - Воспоминания Понтия Пилата

Тиберий, видя мое замешательство, улыбнулся и сказал:

— Я успокою тебя, мой дорогой Пилат. Сегодня вечером приз победителя достанется не тому, кто больше выпьет вина, но первому, кто не устоит. Если это ты — благодари Фортуну, так как вознаграждение большое: я сам найду тебе жену.

Тогда я заметил, что, кроме Сеяна, все гости были холостыми, вдовыми или разведенными. Но Тиберий продолжил:

— И какую жену, Пилат! Какую! Мою собственную кузину, светлейшую Клавдию Прокулу, самую лучшую партию в Риме!

И, разразившись злым смехом, добавил:

— И самую некрасивую девушку в Городе и в мире!

Я знал Клавдию Прокулу по имени. Она действительно считалась некрасивой, к тому же у нее не было состояния, которое могло бы компенсировать отсутствие привлекательности. У нее была репутация оригиналки, ее называли посвященной в учение Пифагора и страстной поклонницей Изиды Египетской, ярым противником культа которой был Тиберий. Потом я узнал, что утверждение, согласно которому Прокула практиковала восточные культы, было ложным, возникшим из недоброжелательства и благодаря пифагорейским обрядам, которые невежды путают с обрядами поклонников Изиды. Эта молва жестоко повредила девушке, так как Изида считается покровительницей проституток и женщин легкого нрава.

То немногое, что я знал о Клавдии Прокуле, не оставляло у меня никаких иллюзий. По улыбке Тиберия я видел, что он читал на моем лице мои грустные мысли и сильно потешался этим. Наконец мне удалось придать себе выражение, которое могло бы сойти за радостное, и я воскликнул голосом, который звучал фальшиво:

— Твоя кузина Прокула, Кесарь! Какая бы это была честь для простого всадника!

Тяжелая рука Тиберия легла на мое плечо, и он ответил:

— Дорогой Кай, я обещал твоему отцу, что ты женишься только на патрицианке.

Я выпил три кубка. Уже на втором я смеялся без причины, опрокинув на свою самую красивую тогу соусник с garum’ом [2] Рыбный соус (лат.). , который я, не зная зачем, долго вертел в руках.

На третьем кубке стенные фрески пустились в пляс. Запах garum’a , смешанный с запахом охладевших политых соусом блюд, вызывал тошноту. У меня оставалось еще немного ясности рассудка, чтобы поставить кубок на место, не разбив его. Я поднялся, пошатываясь, приблизился к Тиберию и, рухнув к его ногам, процедил:

— Кесарь, я сдаюсь!

Я смутно слышал безудержный смех окружающих. Два раба вынесли меня наружу; во дворе у меня началась неудержимая рвота.

Потом я проспал двадцать четыре часа и проснулся глубокой ночью с ощущением, будто Вулкан и все его циклопы устроили кузницу в моей голове. Деметрий вошел в мою комнату, не скрывая печали оттого, что я вернулся домой мертвецки пьяным. Он протянул мне письмо, которое принесли, пока я спал. Оно было скреплено личной печатью кесаря и гласило: «Юный Кай, моя кузина Прокула получит приданое в один миллион сестерциев».

Таков был божественный Тиберий, способный и казнить, и миловать.

Клавдия Прокула была, как и я, сиротой. Она жила на Эсквилине, у своей тетки по материнской линии, Антонии, выросшей в тревогах гражданских войн. У нее было много детей — кажется, шесть — и единственный муж; это — двойной подвиг в городе, где женщины предпочитают много мужей и одного ребенка… Но Антония и Проб потеряли все свое потомство, кроме одной дочери, Валерии. Прокула и ее кузина выросли вместе. Антония научила их ткать и прясть из шерсти и привила им навыки добрых хозяек; но Прокула знала также греческий и прочла книги пифагорейцев, обещавших своим последователям на том свете вечное блаженство. Из них она усвоила странные представления, пророчества, гороскопы и беспокойную веру в вещие сны… На самом деле, помимо потребности верить в нечто экстраординарное, моя жена одарена здравым смыслом, и мне нередко приходилось радоваться, что я последовал ее советам. К ее и моему счастью, в тот день я был весьма расположен им следовать… Зачем она пересказала мне тогда одно из своих смутных сновидений, которым я не доверял и которое окончательно сбило меня с толку?

Прокула ждала меня, сидя в тени кедра, в беседке из красных роз. Их аромат, очень сильный, напомнивший мне о моем кампанийском розарии, для меня неразрывно связан с моей женой. Маленькая белая собачка играла у ее ног. Я не сразу рассмотрел светлейшую Клавдию, но зато услышал ее голос, серьезный и мелодичный:

— Приветствую тебя, Кай Понтий! Добро пожаловать!

Даже еще не увидев ее лица, я без памяти влюбился в этот голос, как оказалось, на всю жизнь. Я ответил чрезвычайно взволнованно: