Анна Берне - Воспоминания Понтия Пилата

Петр раздал нам хлеб и вино. Когда; мы собрались уходить, к нам подошел Кай Корнелий. Он тоже выглядел постаревшим и усталым.

— Тигеллин велел сказать, что Агенобарб удивлен моим отсутствием на играх, которые он устраивает… Он настоятельно желает, чтобы я и моя дочь присутствовали завтра вечером на представлениях, которые пройдут в садах.

Голосом, изменившимся помимо моего желания, я спросил:

— Каких представлениях, Пуденций?

Кай Корнелий твердо посмотрел на меня:

— Ты узнаешь это завтра, Пилат, одновременно со мной… Агенобарб настаивает и на твоем присутствии, твоем и твоего приемного сына. По-видимому, Сабина Поппея назвала ему наши имена. — Обратив полный боли взгляд в сторону Пуденцианы, стоявшей на коленях рядом с Петром, он добавил — Христос, сжалься над моей дочерью! Я еще способен выдержать многое, но она…

И я впервые в жизни благословил Господа за то, что Он забрал у меня Понтию.

Как и сказал Пуденций, по возвращении домой я обнаружил у себя послание Тигеллина, который приглашал меня вместе с Антиохом явиться на предстоящие назавтра празднества. Когда я читал письмо, Флавий побледнел. На какое-то мгновение он закрыл глаза, и я увидел, как он дрожит, и решил, что ему плохо. Но нет: он пришел в себя. Неузнаваемо изменившимся голосом он сказал:

— Господин, вот уже много лет со мной не происходило ничего подобного… Ты помнишь, то, что я называл предчувствиями, внутренним голосом…

Да, помню. Я сам не заметил, как стал относиться ко всему этому всерьез. Мой прекрасный, разумный мир римлянина, который мешал мне открыть истину, несмотря на горячее желание ее обрести, уступил место тому, что Павел называет «возвышенным безумием о Боге». Возможно, это в отношении Флавия и кельтов сказал Христос: «Отче, благодарю Тебя, что Ты сокрыл от премудрых и сильных и открыл младенцам». Мне не так-то просто поставить моего галла в ряду смиренных и подобных младенцам, но сегодня я знаю, что именно по этой причине Флавий так легко нашел путь в Царство, который я открывал для себя с таким трудом. И я знаю, что он раньше меня познал божественную волю. На мгновение Флавий странно улыбнулся. Он бросил на меня долгий взгляд и сказал:

— Знаешь, господин, я боюсь причинить тебе боль… Потому что, кажется, я скоро тебя покину.

В недоумении я застыл с открытым ртом. На короткий миг я решил, что он испытывает желание перед смертью снова увидеть Ценоманию или, каким бы невероятным это ни показалось, боится, как боялись наши братья и сестры, простершиеся у ног Петра, и ищет повод, чтобы бежать из Города и от палачей Тигеллина. Он прочел на моем лице обуревавшие меня чувства, и его улыбка погасла.

— О нет, трибун, — сказал он отчетливо, как говорил в былые времена, когда мы были молоды, — как мог ты подумать, что центурион Флавий ищет лучший способ удрать?

Под взглядом галла, исполненным укоризны, я жалко опустил глаза. Флавий — дезертир… Наконец я промолвил:

— Прошу прощения за то, что подумал нечто подобное, хотя и всего лишь на одно мгновение.

Он покачал головой и пробормотал:

— Знаешь, господин, глупо доверять предчувствиям. Должно быть, я устал. Но, в конце концов, я хочу, чтобы ты знал… Мне кажется, что… Нужно, чтобы ты не печалился, если… — Наконец, взволнованный, он решился сказать главное: — Господин, я думаю, что скоро, хотя я заслуживаю этого меньше, чем кто-либо другой, я отправлюсь на встречу с Христом.

И резко повернувшись ко мне спиной, он исчез в саду.

Всю оставшуюся ночь я провел в молитвах ко Христу, чтобы этого не произошло. Но я знал, что все в Его руках, не моих.

Весь следующий день Флавий выполнял свои повседневные обязанности спокойно и в добром расположении духа, что быстро рассеяло мои мрачные ночные предчувствия. Я готов был даже повеселиться, если бы меня не ожидало это празднество в садах Кесаря. Вспоминая о предупреждениях зятя, я догадывался, что приглашение мне и Пуденцию объясняется каким-то коварным замыслом и что не будет случайным совпадением, если Кай Корнелий и я окажемся схваченными на празднике; все знают, что мы христиане. Какую пытку они задумали? Конечно, мои происхождение и положение избавят меня от того, чтобы кончить жизнь в цирке… В отношении старого прокуратора не может быть речи ни о зверях, ни о кресте.

Я видел тюрьму Туллианума, предназначенную для политических казней, ее стены, источающие влагу, ее полумрак, вдыхал ее удушливый воздух. Не знаю, зачем отец повел меня ее посмотреть; я был тогда еще ребенком десяти или двенадцати лет… Но я вспоминаю давящий, ужас этого места и бурые следы на плитах, относительно которых сопровождавший нас стражник утверждал, что это кровь участников заговора Катилины, которые были здесь обезглавлены. И хотя позднее я узнал, что этот человек нам лгал, так как сообщники Луция Сергия были задушены, я долго не мог освободиться от кошмаров, связанных с этим местом… Возможно, мы с Пуденцием на заре следующего дня окажемся именно там. Если, конечно, поддавшись слабости, я не брошусь в ноги к Агенобарбу, делая вид, как сделал Петр тем памятным вечером, что никогда не слышал о Христе. Долгое время я верил, что освободился от страха. Но это не так.