Петр Константинов - Синий аметист

Офицер что-то сказал охраннику, потом спросил о чем-то Ибрагима Саладжа-агу.

— Да нет тут иностранцев, — громко ответил турок и, пренебрежительно махнув рукой, продолжал: — Какие тут иностранцы, не видишь, что ли, что все здесь — поганцы неверные…

— Попридержи язык, — огрызнулся офицер, — позавчера задержали двух балагуров из Беча, так потом правитель целый день препирался с консулами.

Повернувшись к заключенным, он громко крикнул:

— Слушай!..

Двор притих.

— Есть ли тут иностранцы, — офицер поднял руку, — или кому-нибудь известно, что среди вас находится иностранец?…

Мрачную тишину нарушал лишь треск поленьев в костре. Павел машинально сунул руку в карман и нащупал твердый пергамент, который дал ему при расставании Макгахан.

В мозгу у него вспыхнула мысль: может ли он спастись подобным образом? И что это будет: спасение или бегство? А разве сейчас бегство — не единственное спасение? Что честнее — смерть или оправдание, что хочешь жить во имя отечества? Перед собой, перед всеми, кто сейчас здесь находится… Руки у него дрожали.

Он посмотрел на лица заключенных, стоящих с ним рядом, кирпично-красные при свете костра, и медленно вынул руку из кармана.

— Хорошо, — сказал офицер, немного помолчав, — нет…

Затем, повернувшись к турку, произнес негромко:

— Потом не будете возвращаться сюда, а выйдете прямо через квартал Хаджи Хасан на дорогу к Хасково. До полуночи чтоб были там…

«До полуночи…» — повторил Павел в уме, и все показалось ему настолько невероятным, словно это была не явь, а всего лишь дурной сон.

Офицер произнес еще несколько слов, затем вскочил на коня и в сопровождении стражника исчез под темным сводом ворот.

Ибрагим Саладжа-ага, проводив его взглядом, крикнул куда-то в темноту:

— Халил!.. Давай веревки!.. Куда ты там подевался?…

Из глубины двора появился низенький хромой турок. Он нес в обеих руках по мотку веревок.

— Давай сюда! — крикнул ему Ибрагим Саладжа-ага. Потом обратился к стоящим рядом с ним башибузукам: — Начинайте!..

Башибузуки, схватив веревки, натянули их с удивительной ловкостью и принялись с одного до другого края завязывать заключенных за шеи, накидывая на каждого петлю, как делали обычно, привязывая лошадей к коновязи.

Кое-кто из заключенных, по-видимому, сопротивлялся, но глухие удары, последовавшие вслед за этим, дали понять, что всякое сопротивление бесполезно.

Когда все были завязаны, Ибрагим Саладжа-ara прошел вдоль рядов, потом дал рукой знак:

— Давайте, ведите их, потом нам надо будет еще в квартале Хаджи Хасан взять вещи Мусы Ахмеда… Быстрее освобождайте телеги, времени нет…

Ряды тронулись, но их повели не к центральным воротам, а к боковым, выходящим на берег Марицы.

Проходя мимо Дончева, Павел взглянул на него. Лицо Димитра было обезображено, но в здоровом глазу и сейчас светился ум, взгляд его выражал твердость, силу воли, что всегда нравилось Павлу в этом человеке. Орудия гремели совсем близко, и глаз Дончева сверкнул в ту сторону, будто ободряя их обоих.

На берегу заключенных ждали шесть телег с высокими бортами: башибузуки оставили их здесь заранее. Они затолкали в каждую человек по двадцать, и телеги двинулись вдоль реки.

Люди стояли, привалившись к бортам и опустив головы, чтобы не дергать веревки, сдавливавшие им горло. Несколько башибузуков «наводили порядок», тесня их друг к другу.

Телеги ехали по берегу реки, местами покрытой льдом. Ибрагим Саладжа-ara крикнул что-то башибузукам, и те начали подталкивать людей к передкам телег.

— Вперед, поганец! — бородатый турок толкнул Данова в спину.

Павел споткнулся, очки слетели и провалились в широкую щель на дне телеги. Беспомощно оглянулся: он ничего не видел. Вокруг была пустота. Ухватившись за руку человека, стоявшего сзади, Павел с трудом сохранил равновесие.

Они спускались вниз, к Матинчевой мельнице, и ему вдруг вспомнилась ночь, когда они с Жейной перешли реку. Он почувствовал ее руку в своей. Попытался восстановить в сознании ее черты, но не мог. Ему захотелось припомнить облик и других людей, вызвать в памяти все, что было.

О чем думает человек перед смертью?

Павел глубоко вздохнул, набрав в легкие воздух, словно для того, чтобы привести мысли в порядок. Что стало с его рукописями? Наверное, им суждено исчезнуть вместе с ним. Будут ли жители этого города читать когда-нибудь Руссо, восхищаться мудростью Дидро, возвышенным духом Вольтера? Осознают ли, что такое свобода, что значит быть гражданином? Или же здесь всегда будет господствовать случайность, духовная нищета, страх и колебания? Может быть, мисс Пирс была права? В таком случае и Грозев, и Калчев, и он сам, и все остальные — смешные мечтатели.