Ольга Гурьян - Набег

— А у меня лошадка! — похвастался Митька.

— Хвост у ней как у коровы, — сказал Завидка. — Ты лучше старайся.

На столе лежала краюха хлеба. Завидка отщипнул кусочек и сказал:

— Ну, я пойду, а то как бы кто не вернулся. Завтра, опять приду, орехов принесу. Я один куст знаю — поспевают уже орехи-то.

Только захлопнулась за ним дверь, как Тишка с Митькой побросали свою глину, разломили краюху хлеба пополам и мигом съели. Тишка облизнулся и сказал:

— Вчера у кузнечихи пироги вкусней были. Пойдем, Митька, может они не все съели и нам дадут.

— Не дадут, — сказал Митька и вздохнул. — Вчера мы с мамкой званые ходили, а нынче незваные придем.

— Пойдем, — сказал Тишка. — А вдруг дадут!

— И я пойду, — сказала Прищепа и собралась слезать со скамейки.

Оба брата накинулись на нее:

— Нечего тебе идти, тебя не звали! Сиди, качай люльку.

И ушли.

Прищепе это показалось обидным. Хлеб весь сами съели, и пирогов ей не достанется… Бросив веревку, она слезла со скамейки и отправилась вослед братьям. Пока она поднялась по лесенке, пока открывала дверь, пока перебиралась через высокий порог, братьев и след простыл. Но Прищепу это не смутило. Она знала, что стоит ей идти все прямо и прямо — и она дойдет до моста, за мостом детинец, а там и кузнечиха живет. Подобрав длинную рубашонку, Прищепа пустилась в путь. Никто ей не встретился, потому что все работали в поле или дома. Только одна столетняя бабка вылезла на солнце погреть древние косточки.

Она окликнула Прищепу:

— Ой, красавица, куда путь держишь?

— К кузнечихе, — ответила Прищепа.

— А зачем идешь?

— Пироги есть.

— Ас чем пироги?

— С горохом.

Бабка пожевала беззубым ртом и сказала:

— Хороши пироги с горохом, а медовые коврижки слаще…

Но Прищепа и не слыхивала про медовые пряники и пошла дальше. Ей попалась кем-то брошенная оборванная ветка с зеленым пучком листьев на конце. Прищепа подобрала ее и поехала на ней верхом. Но верхом она передвигалась медленней, чем пешком, — ветка путалась в подоле рубашонки. Один раз Прищепа упала, но не заплакала, сама поднялась и продолжала свой путь.

Тишка с Митькой мигом добежали до кузнечихи. Но та только руками развела — пироги все до крошки были съедены еще вчера. И братья, посоветовавшись, решили пойти к Макасиму. Он дедушка добрый, уж чем-нибудь побалует — не пирогом, так печеными яйцами, может, еще и медяшку пожалует.

А Макасим собирался в дорогу. Жгла ему сердце обида, нанесенная господином Глебом. От Милонега больше недели не было вестей. Где-то он бродит, а быть может, и навеки убежал. Все казалось Макасиму немило. Ему думалось, что на дорогах скорей встретит он своего приемыша, и сейчас он складывал в узелок немногочисленное свое добро.

Самым драгоценным его имуществом были каменные двустворчатые формочки для литья. Эти резанные из мягкого шифера формочки хитро закрывались шипами медными, вставленными в просверленные с краю дырки. Обе створки соединялись накрепко, и узор сдвинуться не мог. В одну формочку отливался перстенек, и для него была вырезана канавка, а на дне ее — щиток с узором. Форма для круглой бусины была вся истыкана ямочками. Когда металл заполнял форму, каждая ямка выпукло отливалась шариком, и буса получалась будто ягода малина. В Киеве такие бусы из проволоки вили, и эта тонкая работа называлась скань. Каждый шарик припаивался отдельно, и узор из шариков назывался зернь. Но райковским женщинам и скань и зернь были дороги, и они рады были и литым бусам. А посадские женщины и литых-то покупали по две или по три, а дальше нанизывали на нитку вишневые или сливовые косточки. Хорошие были женщины. За каждую бусу, за узкий перстенек щедро несли они Макасиму яйца и молоко. Чем были богаты, тем и рады.

«Стар я, — думал Макасим. — Жалко мне Райки. Вместе тесно, а врозь тоскливо». Тут вдруг нетерпеливо застучали в окно, и Тишка с Митькой закричали:

— Дедушка! Дедушка!..

А меж тем Прищепа все еще шла в кузницу. По дороге встретила она курицу с цыплятами. Курица ворошила ножкой дорожную пыль, и пыль золотилась на солнце. Прищепа присела рядышком и позвала: «Цып-цып…» Но курица не пошла на ее зов, а вдруг закудахтала и погнала цыплят в сторону. Прищепа повернулась и увидела всадника, летящего на нее в туче пыли. Она вскрикнула, метнулась и чуть не попала под копыта. Но всадник подхватил ее, бросил поперек седла и помчался к детинцу, вопя диким голосом:

— Половцы! Половцы!

А за ним уже выскакивали из землянок посадские и с криком бежали к мосту…