Ольга Гурьян - Набег

— Зачем это? — спросил Микула.

— Затем, что темной ночью или зимой, когда день короток и враг крадется подколодной змеей и глазами его не увидеть, стоит ему забряцать оружием, гикнуть на коня — голосники его выдадут. Глазом не видать, а слухом уж услышано: берегись!

— Это половцы! — повторил Микула. — Дикий парень о них предупреждал.

Он тоже приложил ухо к валу, и оба стали слушать. Иванко стоял рядом, дрожа от страха и любопытства.

— Значит, правда они идут на нас?

— Слышно слабо, они далеко.

— И не поймешь, куда движутся.

— Звук ровный — ни сильней, ни тише. Они не приближаются.

— Звук ровный, потому что их очень много. Они все проходят одним местом.

— Глеб Ольгович, а может быть, не так их много и они на одном месте толкутся, готовят ночлег? Не пойму я, никогда этих звуков не слыхивал…

— Смолкли. Мимо пронесло иль угомонились… Микула, ты останешься здесь. Если снова услышишь звук, тотчас мне донесешь. Если звук будет громче, труби в рог трижды, чтобы все услышали знак тревоги. Если будет тихо, значит минула нас беда.

Господин Глеб ушел. Микула остался, прильнув ухом к валу. Иванко тоже стал слушать в том месте, где земля еще была тепла от боярского уха. Небо предрассветно зазеленело, а звуки не повторялись. Легкий ветерок поднялся со степи. Микула вздрогнул и сказал:

— Днем припекает солнце, а утра уже зябкие.

— Я один послушаю. Чуть что — затрублю. Пойди погрейся, Микула Бермятич.

— И то пойду. На башне будто теплей, а тут место открытое. А ты слушай, Иванко, слушай здесь. Чуть что — труби… Ох, спина затекла…

Сколько Иванко ни слушал, звуки не повторились. Уже в присёлке запели жалейки и пастухи погнали стада на пастбище. Уже бабы прошли на поля с унылой песней и восходящее солнце заиграло на изогнутых серпах. Вот проснулся посад, и бабы, стуча ведрами, пошли за водой. Из открытых дверей землянок повалил черный дым от затопленных очагов. Застучали топоры, заскрипели, покачиваясь, тяжелые станки гончаров. В одной рубахе из землянки ложкаря вылетел его брат полоумный и запел нехорошую песню, пристукивая ложками, зажатыми в пальцах. Вслед за ним выскочил ложкарь, отнял ложки и увел брата вниз по ступенькам землянки. Вот на дороге показался коробейник. Он нес на спине большой короб и подпирался клюкой. Короб был так велик, что коробейника и не видно было, а казалось — короб сам идет о трех ногах. За ним следом выбежала из землянки женщина, что-то закричала и юркнула в соседнюю землянку. Коробейник взошел на мост и остановился у ворот детинца. Ворота открылись, и стайка женок, идущих по воду, высыпала оттуда. И над жилищами в детинце уже потянулись струйки дыма. А на гончарном конце посада, на склоне рва, гончары разжигали горны для обжига посуды и, словно муравьи, по двое тащили туда доски, уставленные сырыми горшками. Послышалось конское ржанье. По дороге ехал всадник, и на широких боках его лошади вздымались переметные, туго набитые сумы. Всадник проехал в ворота детинца. На посаде женщины забегали от соседки к соседке. Ребята заголосили. В детинце заплакал ребенок. По дороге один за другим проехало три воза с высокой поклажей. Деревянные колеса возов, вертясь, визжали. Сквозь рваную дерюгу покрышек сверкала белая соль. Волы ступили на мост и под крики возчиков двинулись к воротам детинца.

«Куда это они все едут? — подумал Иванко. — Со всех сторон едут. К чему бы это?» И вдруг вспомнил, что и прошлый год в это время в Райках был большой торг.

— Гости приехали! — закричал он.

На валу ему делать было нечего, голосники молчали. Ворота детинца были широко открыты. По дороге ручьем текли пешие и конные торговцы и покупатели. И Иванко тоже побежал к воротам.

— Гости приехали, как быть? — спросил Микула Бермятич. — Ворота настежь. Ломится в них жданный и незваный. Как быть, если нагрянут половцы?

— Все это ложь и напрасная тревога, — сердито ответил господин Глеб. — Налгал мальчишка, а мы, старые дурни, всполошились. Если б половцы готовили набег, давно бы здесь были. А нынешней ночью слушали мы, развесив уши, как мужики из Галича соль везут. Понапрасну тревожились.

— Глеб Ольгович, да откуда же ты знаешь, что понапрасну? Мужики из Галича, а половцы с Дону. Может статься, мы и тех и других слыхали?

— А может статься, ни тех, ни других. Шутишь, Микула? Разведчик вернулся, которого я в степь посылал, Овлур. Только что я спустился с вала, а он уже сидит у моей двери, дожидается.