Ольга Гурьян - Край Половецкого поля

Под звуки сопелки у боярыни глазки смыкаются, губки разжимаются, носик посапывает — започивала боярыня.

Ядрейка с Вахрушкой тихонько из горницы выходят. Выходят они из долгу, бегут на конюшню. Ядрейка с конюхами дружит, Вахрушка с конями…

Вахрушка в конюшне всех коней различает, знает по кличке, по масти узнает.

Любо ему конюхам во всем помогать — чистить-скрести коней, поить их, корм засыпать, сменять солому на подстилку.

Конюхи его хвалят, обучают своему делу. А иной раз посадят Вахрушку смирной кобыле на спину, шлепнут ее по крупу — беги! Он вцепится ей в холку, а она осторожным шагом вынесет его на широкий двор, не качнет, не уронит, карим глазом косит: здесь ли всадник, не свалился ли.

Конюхи довольны, хохочут, и Вахрушка доволен.

Вот так-то бы им жить-поживать и не надо бы искать другого счастья. Да нежданно-негаданно пришла беда.

Пришли подружки в гости к боярыне, и она стала им своими нарядами похваляться.

— Тащи, Дунька, укладки, ларцы кованые, подай шкатулку резную, костяную.

Дунька бегает, тащит ларцы и шкатулки. Боярыня отпирает звонкие замки, поднимает тяжелые крышки, вынимает ожерелье с подвеской-лунницей, золотую гривну витую, запоны, обручи, височные кольца, чернью и зернью изукрашенные, сканью, как паутинка, тонкой.

Самоцветные каменья жаром горят, жемчуг лунно мерцает.

Под конец показала им боярыня царьградское кольцо.

Все уборы подружки на себе примерили, ахали, любовались, друг дружке из рук в руки передавали, насмотрелись досыта, собрались домой.

Боярыня пошла их провожать, а как вернулась, хватилась кольца — нет его.

Дунька украла, больше некому. Дунька одна в горнице оставалась, укладывала золотые уборы по ларчикам. Дунька-воровка.

У закрытых дверей горницы собрались все девки, к двери приникли, слушают.

Раз! — Дунька на колени брякнулась.

Два, три, четыре! — головой о пол стучит, поклоны бьет.

— И-и-и! — завизжала.

Боярыня ее по лицу хлещет, ногами топчет, волосы клочьями выдирает.

— Сознавайся! — кричит боярыня. — Сознавайся, проклятая, не то хуже будет!

— Не брала я кольца… — стонет Дунька.

— Ты не брала, кто брал? Не сознаешься, я тебе уши и нос окорнаю!

Тут Дунька испугалась, не стерпела: взвела поклеп на невинных людей.

— Кто брал?

— Скоморохи украли. Ядрейка тут вертелся.

Услыхали то девки, переглянулись, и одна, пошустрей, тотчас прочь шмыгнула — отыскала Евана на поварне. Тот за Ядрейкой, за Вахрушкой на конюшню кинулся. Распахнулась дверь горницы, боярыня кричит:

— Подать сюда Ядрейку-вора!

Забегали девушки туда-сюда, а скоморохов и след простыл.

И котомки ихние здесь, а самих нет. Перерыли все ихнее добро — нет кольца.

Бросилась боярыня к Сидору Добрыничу, плачет, слезами заливается:

— Пошли в след погоню!

Вскочила погоня на коней: в какую cторону броситься? А кто-то видел, как они через задние ворота на проезжую дорогу вышли, повернули, помнится, на север. Кинулась погоня вслед.

Проезжая дорога топтана-перетоптана, в колеях да в колдобинах, следов на ней, может, с полтысячи. Много следов, и эти, знать, тут.

Мчится погоня. Один как вскрикнет:

— Смотри-ка! Тут чьи-то сани с дороги к лесу свернули.

На него зацыкали:

— Дурак, откуда у них сани? Они пешие бежали, второпях.

Привели следы на дороге в деревню.

— Проходили здесь воры-скоморохи?

— Не было таких.

— А врете вы! Сами воры, воров покрываете.

И началось побоище.

Кому нос проломили, кому голову, а кто замертво свалился, того кони потоптали. Обыскали все избы, а куда их не пустили, тех подожгли — спрятались, так дымом выкурим! Ветер дует, пламя на соседние крыши переносит.

Вернулся Сидор Добрынич домой ни с чем. Под глазом синяк, борода выщипана, бобровую шапку зазря потерял — не нашел скоморохов.

На крыльце встречает его Евпраксеюшка, улыбается, на каждой щеке по ямочке.

— А мы колечко дома нашли. В мышиную норку закатилось.