Раздался дружный смех.
— Я летчик. Недавно сбили над Берлином, — продолжал русский. — Допрашивают зверски. Добиваются секретов. Кто выйдет отсюда, запомните адрес моих стариков, расскажите, что я честно погиб здесь. А если сам жив останусь, лично «опровержение ТАСС» сделаю…
XIV
Мамеду повезло: «Вилли-экзаменатора» на допросе не было. Крамке вяло задавал вопросы. Все те же вопросы… Обещания хорошей жизни сменялись жестокими побоями. Иногда после пытки день-другой на допрос не вызывали.
Мамед упорно придерживался своих показаний, а чаще всего молчал. Уставившись на ковер или глядя в окно на башенные часы, он мысленно уносился в родной Баку. Иногда он не слышал вопросов, которые ему задавали. Это молчание особенно изводило гестаповцев, и они остервенело накидывались на узника с «бананами». [48] Резиновая плетка с металлическим стержнем внутри.
Избитого до полусмерти Мамеда бросили в камеру, где уже лежали два искалеченных узника. Бывшего моряка-севастопольца привезли из какого-то лагеря во Франции. Кто был второй, узнать не удалось. Только хриплое дыхание показывало, что он еще жив.
Моряк назвал себя Федором. Часами он молча лежал и только с помощью Мамеда поворачивался на бок.
— Нет, братишка, так дело не пойдет, — сказал однажды Федор, заметив, как Мамед подливает в его миску свою похлебку. — У меня нутряного жира побольше, чем у тебя, да кость широкая. А кожа заживет, если до того не повесят…
— За что тебя так… разукрасили? — спросил Мамед. — Листовку нашли у меня при обыске, — не сразу ответил Федор. — У нас там, во Франции, продолжал он, помолчав, — крепкая братва подобралась. И голова была правильная — люди главного калибра! А в листовке, из-за которой я здесь лежу, а скоро, может, землей накроюсь, был напечатан призыв нашей организации. Ты запомни… Может, своими словами передашь другим. Там было написано так:
«В настоящее время вы (советские военнопленные, значит, и гражданские, которых в неволе угнали) находитесь в капиталистической стране, и это обязывает вас высоко держать честь советского гражданина… То что мы получили от нашей Родины, Советского Союза, является превыше всего для нас всех…»
А дальше так:
«Фашисты и их верные псы ведут злобную пропаганду среди вас. Они хотят убить вашу душу и сделать из вас покорных рабов. Не верьте тому, что они говорят. Они гнусно лгут…» [49] Подлинный документ ( прим. автора ).
Федор устало закрыл глаза.
— Расскажи о себе, — попросил он в другой раз. Почему так получилось, Мамед и сам не смог бы объяснить, но больше всего рассказывал он Федору о Генерале. Рассказывал подробно, как будто давно его знал…
— Так вот, — еще только рассортировали цуганг, а мы уже знали, что привезли Генерала. Каждому хотелось с ним поговорить, у слышать, что скажет, посоветоваться. Но, сам знаешь, в лагере это не просто. Да и не каждого к нему пускали. Оберегали его наши. Но разок и мне довелось с ним поговорить…
Вот представь, Федор, сидит на каком-то ящике невысокий человек. Лицо сухое, вытянутое, кожа чистая. А глаза — будто магнитом притягивают. Сидит он, веточкой по песку чертит. Рядом стоит свой человек, охраняет… Знал он много, Генерал. Рассказывали, будто в Берлине в гестапо удивил он немцев: на семи языках свободно разговаривал. Вот, брат, Сураханы-Балаханы. Семь языков, а ни на одном военной тайны не выдал. Говорят, будто сам Гитлер приезжал к Генералу и даже в спор а ним вступил. Доказывал Гитлер, что разобьет наших, и только хотел узнать, сколько еще, по мнению Генерала, Советский Союз сможет продержаться. А Генерал ему какую-то формулу написал. Вот, говорит, мой ответ. Гитлер глаза пялит, ничего не понимает. Тогда Генерал и сказал самому Гитлеру: «Никогда вам русских, советских не одолеть. Ни стали такой, ни пороха, ни сил таких нет у вас, и быть не будет. А война кончится скорее, чем вам хочется. Хорошо, если вы живы останетесь, хоть судить будет кого»…
А Геринг? Чего только не обещал нашему Генералу Пробовали пряником взять — не вышло. Решили доканать голодом и каторгой.
Злились эсэсовцы. Раньше, чем Генерал на новое место прибудет, — весь лагерь уже ждет его, и по баракам продукты собирают, чтобы он меньше нужды терпел…
Так вот, я поздоровался с Генералом. Он посмотрел на меня, спокойно ответил, подвинулся. «Садись!» — говорит. Угощает сигаретой. Я отказываюсь. «Бери, — говорит, — иначе обижусь». Разговорились. Спросил меня Генерал» сколько мне лет, кто по званию, где воевал, как себя чувствую, нашел ли себе товарищей, не упал ли духом.
Читать дальше