Ольга Елисеева - Наследники исполина

Менее чем через месяц он снова стоял здесь, и ему уже было все равно. Отъезд Гагариной за границу, похожий на бегство — ни словечка, ни строки. Многодневная изматывающая осада двоюродных братьев, доводившая до ночных истерик. Он не полез в петлю, и не бросился вслед за княжной ломать прутья своей клетки, просто протопил ее письмами печь и отправился сюда. Фавор? Пусть. У него больше нет сил.

Шелковые занавески на окнах. Над диваном в прихотливой раме все тот же Буше.

— Продолжите мне толкование этой картины, — приказала Елисавет.

Таким вот голосом прикажет раздеться, ложиться, начинать, и он все сделает. Страшно? Стыдно? Все равно.

— Это картина славного французского мастера Буше…

Утром императрица сказала Петру Шувалову:

— Оставь его. Надо же и меня кому-нибудь уму-разуму учить, а то я так и помру старой дурой.

Скоро ли? Ни звука. Часы отстучали половину четвертого. Раскрылась дверь. Священник, еще люди, великий князь с дурацкой улыбкой, заплаканные глаза великой княгини, девка с тазом теплой воды, и в глубине комнаты огромная кровать с бугром тела Елисавет. Ему делают знак войти. Он остается с ней один, только по холодку сквозняка в спину, понимая, что дверь закрыли не до конца, и в щель смотрят, слушают…

Шувалов сел возле императрицы и низко наклонился. Его руки пылали, теперь Иван Иванович испугался, что они слишком горячие.

— Лиза, — сказал он по-русски.

Ее опавшее лицо заколыхалось, бесцветные губы шевельнулись.

— Птичка.

Комок, вставший в горле у Шувалова, попер вверх. Он скорее понял, чем услышал, что Елисавет просит его наклониться еще ниже, к самому ее лицу. Когда Иван Иванович почувствовал на своем ухе ее дыхание, она вдруг сказала:

— Прости меня, Птичка.

Он обмер. Потом поймал взглядом ее взгляд и, глядя прямо в глаза, твердо и тихо произнес:

— Я был с тобой очень счастлив.

— Прости меня, Птичка, — повторила женщина, ее бессильная большая рука наползла на его ладонь.

— Я люблю тебя, Лиз, — он не говорил ей этого годами, а по-русски не говорил никогда.

Слабая улыбка осветила ее глаза и, повинуясь внезапному чувству Иван Иванович поцеловал императрицу в безответный ободок губ, долго и страстно, как не целуют умирающих.

— Уезжай. — Елисавет смотрела прямо перед собой.

Иван Иванович растерялся.

— Здесь тебе не дадут…

— Я знаю, — он кивнул и замялся, — но университет… возможно…

— Не будет больше университета, Птичка.

— Но Лиз… — голос Ивана Ивановича зазвучал отчаянно.

— Ничего больше не будет, — государыня устало отвернулась. — Уезжай.

Сырой воздух проникал в камеру сквозь не зарешеченное окно. Арестант ворочался на вонючем пролеженном матрасе и погромыхивал наручниками. Кандалы на него не надели: все-таки важная птица — секретарь французского посольства шевалье Шарль д' Эон де Бомон. Но дело, за которым его застали, не терпело мягкосердечия. Шутка ли: пронырливый лягушатник проник в будуар самой королевы и едва не обесчестил ее!

Шарль перевернулся с боку на бок и поежился. Ему не дали даже одеяла. Между тем, ветер с Темзы крепчал, и продуваемая насквозь камера походила на корабельный кубрик — того и гляди начнет раскачиваться.

Шевалье де Бомон не принадлежал к тем, кто унывает в передрягах. Ему было за тридцать, более десяти лет он служил резидентом французской разведки и повидал много такого, о чем предпочел бы забыть. Сейчас секретарь размышлял над вопросом, как очутился в башне Ньюгейтской тюрьмы для умалишенных. Лучшего места для него, конечно, не нашлось!

Шарль потер ладонями грязное осунувшееся лицо. Мысль о том, в каком состоянии будет кожа после недельного пребывания в крысятнике, не добавила ему оптимизма. Но он прогнал ее, как гонял своих серых хвостатых соседей. Сейчас надо было думать о причине провала, вспомнить детали, перебрать в голове подробности…

Три недели назад из Парижа пришло новое предписание. Ему поручалось переговорить с королевой Шарлотой. Сделать это казалось нетрудно. Как посольский чиновник де Бомон был вхож ко двору. К тому же в девичестве королева звалась герцогиней Мекленбург-Стрелицкой, и отец Шарля был на короткой ноге с ее родными. Встретив в Лондоне приятеля детских игр, милая дама несказанно обрадовалась и принимала его запросто, как старого знакомого. Обаятельный насмешник пришелся как нельзя кстати в ее маленькой веселой кампании. Словом, версальские начальники знали, кого посылать с миссией.