Ольга Елисеева - Наследники исполина

Две пожилые камер-фрау помогли Като снять тяжелый, неловкий капот и откололи траурную вуаль, тянувшую голову к низу. Императрица почувствовала разбитость во всем теле и знакам приказала женщинам выйти.

В будуаре из-под полу тянуло, пробирая до костей. «Кто сегодня плакал? Бедные глупые гусыни, вам-то о чем жалеть?» Екатерина провела по лбу ладонью и опустилась на диван. Комната плыла перед глазами. Среди этого безобразного, мутного, вывороченного на изнанку дня — бледное лицо Ивана Ивановича с серыми потухшими глазами. «Узнал, каково оно?» При всем раздражении против Шувалова Като было его жаль. В сегодняшней пьесе, кажется, только они вдвоем и вели себя как люди. С той лишь разницей, что он не переигрывал, едва ли даже играл.

У императора хватило совести притащить его на ужин. Первый ужин после нее.

Иван Иванович вошел в залу, остановился у дверей, обвел прищуренными глазами пьяную, разряженную толпу прихлебателей нового императора, хрипло оравшую: «Виват!» — как после большой победы, и, резко повернувшись, вышел на лестницу. Плевать, на все плевать!

Не обратив внимания на окрики за спиной, бывший фаворит спустился вниз по лестнице, представляя с каким наслаждением вмажет перчатками по красному распаренному лицу любого, кто осмелится его остановить. Шувалов сам толкнул плечом тяжелую дверь, на минуту окунулся в ночной ветер и, забравшись в свои сани, все еще стоявшие ближе других к крыльцу, громко крикнул: «Трогай!»

В ушах у императрицы звенело, при чем в правом глуше, чем в левом — начиналась мигрень. Надо было перебраться в соседнюю комнату на постель, но снова вставать, передвигать ногами…

Полежать Като так и не дали. Дверь распахнулась, и с порывом сильного зимнего сквозняка в комнату ворвалась Прасковья Брюс. Отшвырнув мокрую от снега лисью шапку, графиня с разбегу кинулась к ногам Ее Величества и с хохотом обняла колени подруги.

— Катя! Морозец-то какой! И ночь ясная! — Выпалила она. — Сани летят, как на крыльях! На небе от звезд тесно! Грех на диване бока пролеживать!

Екатерина медленно подняла голову и с укором уставилась в румяное лицо гостьи.

— Грех то, что ты, фрейлина, сегодня не была у гроба императрицы, — устало проговорила она.

Прасковья действительно отсутствовала на траурном дежурстве. Графиня часто пренебрегала придворными обязанностями: опаздывала к выходам августейших особ, не посещала важных церемоний. К ее вызывающе вольному поведению давно привыкли. Но сегодня распущенность Брюс перешагнула все мыслимые границы.

— Я не люблю покойников! — Фыркнула она. — К тому же Святки на дворе…

— Святки? — Молодая императрица привстала с дивана. Такого от Парас не ожидала даже она. — Ты себе отдаешь отчет… Ты понимаешь, что в Петербурге траур? Что государыня скончалась?

— Ну и что? — Парировала графиня. — Государи приходят и уходят. А Святки — великий праздник. Нельзя его пропустить.

Прасковья была крепка какой-то простонародной логикой, по которой радость рождения Царя Небесного не могла быть перечеркнута смертью царя земного. Для нее отказаться от плясок ряженых на Святочной недели было едва ли не большим святотатством, чем не отдать последние почести августейшей покойнице.

Обе женщины с вызовом смотрели друг на друга.

— Ты рехнулась, — наконец, сказала Като, снова укладывая голову на диванную подушку.

— Нет, это ты рехнулась! — Прасковья вцепилась ей в руки и с силой тряхнула императрицу. — Ты что же из-за этой царственной рухляди пропустишь ряженых? Ханжа! Целый день простояла над гробом, рыдала и строила умильные рожи. Очнись! Снимай траур, поехали кататься!

— Да ты ополоумела! — Като оттолкнула подругу от себя.

— Мы на Святочной неделе всегда гадали, — захныкала Брюс. — Неужели теперь пропустим? Год-то для тебя важный. Как еще дело повернется, Бог весть…

— На что мне гадать? — Рассердилась Като. — Разведется со мной Петр или нет? Может, прикажешь еще башмак через крышу бросать? Полетит на запад — вышлют домой в Германию. На восток — постригут в дальнем монастыре.

— Откуда такие печальные мысли? — Прасковья обняла подругу. — Като, душенька, мне намедни цыганка говорила, что нынешние царские похороны не последние. — графиня сделала страшные глаза. — Слышала, что блаженная Ксения Петру твоему вслед кричала?

Императрица помотала головой. Она знала только, что петербургская чумичка, которую простонародье почитало едва ли не за пророчицу, накануне кончины Елисавет таскалась по городу и, подходя под окна домов, где хозяйки готовили сладкое рождественское сочиво, принимала милостыню со словами: «Пеките блины, сердечные. Нынче колокол по государыне звонить будет». Многие поверили и смерть Елисавет встретили уже готовыми поминальными блинами и кутьей.