Федор Шахмагонов - Ликуя и скорбя

Константин Порфирородный приказал вырезать в храме на престоле проклятие тому, кто осмелится передать это открытие чужеземцам. Он повелел считать изменника недостойным имени христианина, недостойным никакой должности, никакого звания и разжаловать его из любого звания. Изменник предавался анафеме из века в век и объявлялся бесчестным всякий — даже император, разгласивший тайны, патриарх и всякий князь. Константин Порфирородный повелел поступать с изменником как со всеобщим врагом: осуждать его и предавать ужасным истязаниям. Рассказывают, что вельможа империи, прельщенный несметным подкупом, решился выдать чужеземцам тайну греческого огня. Однажды, когда он вошел в храм, его постигла необыкновенная казнь. С соборного нефа сошло пламя и сожгло изменника.

Тайное не может вечно оставаться тайным. От греков при князе Игоре русы узнали тайну греческого огня, Всеволод Большое Гнездо вооружился шереширами, отец Дмитрия вспомнил о них, Дмитрий пришел с ними под Тверь.

Из десяти больших пороков поднялись десять стрел. Стрелы превратились в огненные полосы. Они забирали выше и выше. Вот они уже над стенами города. Еще вспышка, и огненные клинья пали на город.

Откатились большие пороки Москвы, отошла, пятясь, фаланга, пророкотали бубны, и вся пешая рать, повернувшись на месте, пошла от стен. Город загорелся. Тверичане гасили пожары, московские ратники замкнули острог. Ни пешему, ни конному, ни ползком, ни темной ночью не пробраться.

День и ночь не смыкали глаз тверские сторожа на башнях, выглядывали, когда же появится Ольгердово войско. Ждал с не меньшим нетерпением Ольгерда и Дмитрий, ждали подручные князья, желая получить славу победителей над великим литовским воеводой. Воинское искусство и воинская мудрость на то и даны, чтобы избежать поражения. Ольгерд, узнав, какую собрал силу Дмитрий, повернул от Твери, не дойдя до города одного перехода.

— Пора брать город! — сказал Боброк, получив весть, что Ольгерд бежит на рысях в Литву.

— Пора! — согласился Дмитрий.

Первым делом отвели воду из рва. Два дня метали в город камни, землю, бревна. В нескольких местах засыпали ров доверху. На четвертый день ударили шереширами. Огненные хвосты опоясали небо. Загорелись стены, башни, поползли пожары в разных концах города. Поднялись к верхней стрельнице башни тверские бояре, торговые гости и владыка тверской Ефимий.

— Шли послов, князь! Город не удержать!

Михаил спросил владыку:

— Что хочет Дмитрий?

Владыка ответил:

— То неведомо!

— Поди и узнай! — молвил князь.

— Нет, князь! — твердо ответил Ефимий.— Принимал ярлык на великое княжение владимирское, не спросил меня! И не мне спрашивать, чего от тебя хочет Дмитрий! Иди сам!

Михаил взглянул на бояр. С ними хаживал разорять московские волости, их обрадовал Некомат ярлыком от Мамая. Ныне безрадостны, молчаливы, хмуры, обступили полкругом, теснятся в башне. Так-то вот и кучковичи обступили однажды Андрея Боголюбского.

Михаил осторожно спросил:

— Кто пойдет к Дмитрию?

— Тебе, князь, одному идти! — раздался голос боярина. Не разглядеть в темноте говорившего.

— Голову мою отдаете?

— Твоя голова,— ответил за бояр владыка,— не Тверь! Многие князья княжили в Твери, князей тех нет, а Тверь стоит. Дед твой потому и причислен к лику святых, что прозакладывал голову за Тверь.

— Я не хочу быть святым! Не святой я, а воитель!

— Нет у тебя силы бороться с Москвой! Покорись! — настаивал владыка.

Бояре сдвигались полукругом.

На башне над Тмахскими воротами затрубили трубы, взошел владыка на край башни и водрузил крест. Его фигура то пропадала в черной мгле, то вновь возникала, когда ветер рассеивал дым. Трубам с башни ответили трубы в московском стане. В городе ударили колокола. Над острогом против Тмахских ворот воздвиг крест митрополит Алексей. Из Тмахских ворот вышел князь Михаил. Один. Ратники пропустили князя к кресту. Михаил опустился на колено, митрополит осенил его крестным знамением.

— Еще раз отдаюсь, отче, под твою руку! — молвил Михаил.— Обиду забываю, не обидь вдругорядь!

— Не тебе, князь, обиды поминать! С чего начато, к тому приведено! А крови и слез пролито?

Михаил не отвечал. Побит. Голова поникла. Что на силу ответишь, когда нет своей силы.

— Готов ли к смирению, сын мой? — спросил митрополит.— По твоему слову все решится! Без тебя город по моему слову откроет ворота.

— Откроет! — согласился Михаил.