Федор Шахмагонов - Твой час настал!

— Рубите! Я готов принять смерть!

Он шел вдоль строя, перед ним сабли скользили в ножны. Поразил он польскую вольницу до онемения. Желая избавиться от всклепанного на него царского звания, сам того не ожидая, утвердился в нем. Рожинский залюбовался им. Хоть бы и не настоящий Дмитрий, хотя бы и далеко ему до прежнего Дмитрия, хотя и жидовин, а смел, а смелость Рожинский ценил. И вовсе не глуп, и не рвется царствовать. Редко кто на его месте не ползал бы, умоляя о снисхождении. В настроении коло Рожинсий уловил колебания. Настала пора вмешаться. Слушали его, притихнув.

— Вот я спращиваю вас, панове, кто считает нашего царика истинным Дмитрием? Тем Дмитрием, что царствовал в Москве? Есть такие? Таких — нет!

Рожинский обошел собравшихся и спросил:

— Так по какой же причине он нам нужен?

— Не нужен! Гнать его!

— Уймитесь и подумайте! А, быть может, он нам нужен? И очень нужен? Кто мы с вами на Московской земле? На чужой земле. Налетчики? Разбойники? Грабители? Или, быть может, мы исполняем повеление короля и открыли военные действия между королевством и Московией? Стоило ли стольких трудов идти сюда и после холодной зимы возвращаться ни с чем? Названный царь Дмитрий нам оправдание, мы возвращаем царство законному государю и пребываем на московской земле по его зову.

Из рядов крикнули:

— Мы для него скурови дети! Другого найдем!

Рожинский возвысил голос, не сказал, а отрубил:

— Другого и искать не будем! Обида? Какая может быть от него обида, коли он не шляхетского звания?

Тут же Рожинский поскакал с депутацией от коло в Орел, к царской избе. Спешились возле царской избы. У крыльца стоял на страже Меховецкий. Рожинский направился к крыльцу, пан Меховецкий преградил ему путь и крикнул:

— Царь не желает вас видеть!

Рожинский снял с левой руки перчатку и крест на крест хлетнул ею Меховецкого по лицу. Меховецкий выхватил из ножен саблю. Обнажил саблю и Рожинский. Никто не собирался мешать поединщикам. Богданка прильнул к окну. Он добился своего. Стравил панов. Но даст ли это освобождение?

Рожинский и моложе и сильнее, да и в поединках навычнее.С малых лет обучался искусству фехтования у итальянских мастеров. Меховецкий не долго продержался, пал, обагряя кровью притоптанный снег.

Рожинский вошел в избу, спросил с порога:

— Ну, царик, что будем делать? Удивил ты меня, когда пошел на польские сабли. Есть в тебе, что-то и не жидовское. Могли и зарубить.

— Жалею, что не зарубили.

— Не спеши, с этим всегда успеется. Очень больно, когда рубят. Гляжу на тебя и дивлюсь: выволокли тебя из грязи в князи, а ты упираешься, как слепой теленок перед титькой.

— Это только в глупых сказках всякий портняжка хочет стать царем. Какой я царь? Не царского я рождения и не по моему нраву быть царем. Вот царь Дмитрий, хотя бы, как говоря и не царского рода, а по своему нраву — истинно царь. Бог даст, придем мы в Москву, казним Шуйского или сам сбежит, неужели вы меня царем поставите?

— Будешь нас слушать, так поставим!

Богданка рассмеялся.

— Чему смеешься? — спросил Рожинский.

— Не обещай мне того, во что и сам не веришь. Богом прошу, не губи меня! Освободи от службы царем. Хоть живым поставь меня на дороге, чтоб уйти мне куда глаза глядят, хоть мертвым брось на расклев воронам.

Рожинский встал. Строго говорить он умел.

— А теперь слушай! Запомни, содеянного нельзя изменить! Я терплю тебя царем и ты терпи до назначенного часа!

— Кем назначенного?

— Теми, кто стоит над народами и царствами, чтобы вырывать, разрушать и насаждать!

— То слова папы Григория, да он давно умер.

— Дело его не умерло, и оно вечно. А потому, как ты вне себе и мыслишь чудно, мои люди будут тебя сторожить и днем и ночью. Отдай свои пистолеты и всякое иное оружие!

Богданка впал в ересь. Отверг он Бога христианского, не хотел верить и в Бога иудейского.

— Боже! — молился он. — Кто бы ты ни был, Вседержитель или Иегова, помилуй! За что Ты искушаешь меня унижением? Зачем ты хранишь мне жизнь, которая мне не нужна?

Решил Богданка, что Бог ему не в помошь, осталось самому уйти из невыносимой унижениями жизни. Даже ножа не оставили, чтобы отрезать кусок хлеба. А вот горилкой снабдили в изобилии. Богданка поставил перед собой четвертную бутыль, затребовал соленых огурцов, дабы легче пилось. Слыхивал он, что если горилки выпить сверх меры, то можно сгореть изнутри. С непривычки к горилки охмелел слишком рано, до отравления не добрал, а свалился в глубоком сне. Утром стража обнаружила его под столом.