Федор Шахмагонов - Твой час настал!

— Это твое начало, господин! — обратился к нему патриарх. — Ты больше всех честью, тебе следовало бы подвизаться за православную веру, а если ты прельстишься, как и другие, то Бог скоро прекратит жизнь твою, и род твой возьмет от земли, живых твоего рода никого не останется!

Немного пройдет времени и сие проклятие исполнится...

Мстиславский зажмурился и прикрыл глаза рукой. Ослепило его сияние креста. Повернулся и молча пошел прочь. За ним и сопровождавшие его.

Федька Андронов спросил у Салтыкова:

— Что же не ударил?

— Пошел вон, смерд! — огрызнулся Салтыков.

На «смерда» Федька Андронов ответил доносом королю на Салтыкова, обвиняя его, что властью короля творит беззаконие и грабит королевскую казну. И Салтыков не положил охулки на руку. Сам поспешил с доносом на Мстиславского и Федьку, что прямят они патриарху, а не королю.

Король и его ближние, получив доносы, радовались, что их русские присяженники грызутся меж собой, не сознавая, чему этот грозный признак.

Среди «седьмичисленных» начался ропот. Гонсевский взял под стражу Андрея Голицына и Ивана Воротынского, а в Кремль ввел немецкую пехоту.

Гермоген разослал письма по городам, в которых раскрывал замысел польских находников.

Узнав о нападении на патриарха, Прокопий Ляпунов понял, что игра в польско-русскую дружбу закончилась, что настала пора браться за меч. Допреж всего он прекратил поставку продовольствия с Рязанской земли. Гонсевский послал на Ляпунова запорожских казаков. Ляпунов разбил их под Пронском. Гонсевский послал на Ляпунова драгун. Ляпунов заперся в Пронске. На свою беду поляки двинулись к Зарайску, прослышав о хлебных запасах в городе.

Воеводой в Зарайске сидел князь Дмитрий Михайлович Пожарский. Он не рвался к чинам. Дворцовые интриги были ему не любы с молоду. Он старался стоять в стороне от смуты. Поляки и запорожцы в его глазах были бесстыдными грабителями. Он разгромил поляков и запорожцев и снял осаду с Пронска. Рязанская земля вышла из под власти «седьмибоярщины» и королевского наместника Гонсевского.

Едва до Калуги дошли известия о том, что на рязанской земле побили поля-ков, Богданка спросил Заруцкого:

— Не пора ли и нам объявиться? Не дать ли знать русским людям, что у них есть сила, что поможет против поляков?

— Пора!. — согласился Заруцкий. — Да вот было бы с чем объявиться. Всякому овощу свое время. Когда поляки тебя объявили царем Дмитрием, в памяти людства еще жил тот, кто царствовал под именем Дмитрия. Иные верили, что он не был убит, а иные шли за именем, чтоб было с чем идти против Шуйского. Узнав об обмане, от тебя не отставали, опять же из-за нелюбви и ненависти к Шуйскому. Ныне нет тебе веры. Больше года стоял под Москвой и убежал. А еще и то, что назывался ты царем, а царствовали поляки, их царствие было лихо и вере противно. Ныне близится час объявить, что стоим мы за венчаную на царство царицу Марину, и нет людского права оспорить ее право, данное Богом.

Богданку встревожили рассуждения Заруцкого. Сдержанно ответил:

— Государыня Марина свидетельствовать может, что я ее прав никогда не оспаривал.

— Не оспаривал, а в сторону не отходил.

— Отошел бы, так все рухнуло бы.

— Ныне рухнуло! Ныне имя Дмитрия не нужно, рядом с царицей нужно другое имя и оно грядет!

Богданка усмехнулся.

— Имен множество, да не всякое сгодно.

Заруцкий ответил то же с усмешкой.

— Не твое имя, Богданка, не имя Дмитрия, не Петрушки и всяких других. Все это отошло. Ныне нужен русский царевич!

— Согласился бы я с тобой, атаман, да где же искать русского царевича? Да, чтоб доподлинным был!

— Или и вправду, ты, Богдан ничего не приметил или притворился незрячим?

— Что я должен был приметить?

— Государыня наша Марина — на сносях! У царицы родится царевич, и нет ни у кого иного права на престол превыше, чем у ее сына!

Богданку озарило. Вот почему польская модница носит последнее время широкие платья. Но не потерялся и здесь нашел возражение:

— Всякая женщина, то ж и царица, может стать матерью. Тут надвое: или сын или дочь?

— О дочери другой разговор. Для нее подрос королевич Владислав. А вот сын венчаной на царство царицы и перед Богом и перед людьми имеет право на престол. Ты был надобен, ибо непривычно русским людям иметь царицу, а вот царевича, кто ж оспорит?

— К царю Дмитрию не отнесешь...

— В сроках кто ж не запутается. Да уж и не столь важно, кто отец. Важно, кто мать. А мать царица Московская! За тобой шли, зная, что ты вовсе не тот, за кого себя выдавал, а за царевича, как не пойти? На нем согласить людей куда надежнее, чем на тень Дмитрия.